Валерий Поволяев - Тихая застава

– Больно, блин! Сердце в глотке сидит.

– Горы. Сколько здесь ни живи – все равно задыхаться будешь.

– А если стакан спирта хватить – отдышка такая же будет?

– Можно вообще загнуться, – Панков сплюнул под ноги, в очередной раз нехорошо подивился тому, что слюна была тягучей и сладкой, как варенье. – Тьфу! Если напьешься – навалится горная болезнь, а от нее лекарств нет. Подъем, Дуров!

Панков ловко перемахнул через дувал бабки Страшилы, присел, огляделся. В дувале было пусто. Пахло старыми кизяками, кислой овчиной, стылым дымом, духом жилища, которое собираются покинуть люди, – этот острый запах возникает лишь тогда, когда из него уходят жильцы, а здесь возник до ухода. Панков подивился этому, поднялся с корточек, вошел в дом.

Дверь в доме была низкая, кособокая, черная от времени – чувствовалось, что к ней давно не притрагивалась мужская рука, закуток, ставший для бабки Страшилы сенцами, был пуст, в углу стояла хорошо наточенная, с гладким, приработавшимся к руке черенком, лопата. Вторая дверь была такая же, как и первая, – перекошенная от дыма и холода, старая, давно не ремонтированная.

Помещение было бедным, тесным, из мебели в доме были лишь две табуретки, стол и лавка. Но и этого, по таджикским меркам, было много: в таджикских домах ни столов, ни стульев не бывает – только подушки. На подушках сидят, на подушках лежат. Едят на полу. Раскладывают ковер – если семья побогаче, у нее обязательно есть ковер, если же победнее, – то расстилают обычную тряпку-скатерку и на нее ставят еду.

В углу, заметил Панков, к стене была прибита небольшая икона. Значит, не была бабка Страшила мусульманкой, значит, верила в нашего православного Бога, в Иисуса Христа.

– Никого, – сказал Дуров.

На полу валялась посуда, одна тарелка была раздавлена чьей-то грубой ногой: Панков понял, что до них здесь побывали душманы. Валялось опрокинутое ведро. По земляному полу была разлита вода.

– Никого, – угрюмо подтвердил Панков.

– Как это никого? – раздался сзади тихий голос.

Панков резко, всем корпусом развернулся, Дуров стремительно отпрыгнул в угол.

В сенцах стояла Юлия, в руках так же, как и пограничники, держала автомат.

– Слава Богу, жива! – облегченно вздохнул Панков, повесил свой автомат на плечо. – А где бабка… бабушка где? Мы за вами специально в кишлак зашли, чтобы забрать вас с бабко… с бабушкой.

– Нет ее.

– Как нет? – Панков нахмурился. – Что-то непонятно.

– Убили ее. Памирец, который находился здесь, в кишлаке, он убил…

Земля под ногами неожиданно дрогнула, стекла сухо звякнули – из соседнего дувала «умельцы» Бобровского дали залп «эресами». Было слышно, как снаряды с воем располосовали пространство, располовинили небо, за воем раздалось шипение, а потом где-то далеко-далеко – ждать пришлось долго, – вздохнула и задрожала земля по ту сторону Пянджа.

– Не бойся, Юлия, – сказал Панков, – это наши бьют.

– Того стоит, – рот у Юлии дрогнул: видать, она знала и испытала то, чего не знал и не испытал Панков, у Юлии была своя правда, у Панкова своя. Большие серые глаза мстительно сжались.

Капитан покрутил головой.

– Как бабушку убили? Памирец? Как же это случилось?

– Памирец погнал несколько человек по тропе, где стояли ваши мины. В том числе и бабушку. Она первой погибла.

– А я-то ломал голову, дурак, все не мог понять, как он сумел произвести разминирование?

Под ногами снова дрогнула земля, воздух опять, будто сыпучий сырой снег, располосовали снаряды.

– Все, Юлия, забирай, что есть. – Панков споткнулся: если забирать мебель, тряпки, посуду, то сил всего отряда на это не хватит, а с другой стороны, в доме ничего ценного и нет, – забирай то, что есть, – твердо повторил он, – и уходим. Медлить нам нельзя.

– Хо-ро-шо, – задумчиво, по слогам, проговорила Юлия, прошла в угол комнаты, сняла со стены икону и, обтерев ее рукой, положила себе в широкий карман телогрейки, икона как раз вместилась. – Бабушка, она и в Аллаха, и в Иисуса верила – такая она была. Странная, может быть…

– Что еще берешь с собой?

– Больше ничего.

– Юлия, ты пойми… Можно на ты? – споткнувшись на полуслове, спросил Панков и, поймав утвердительный кивок Юлии, неожиданно заторопился, кашляя и глотая слова: – Мы тебя в отряде устроим работать по контракту, ты не журись… А сюда… сюда мы скоро вернемся. На вертолетах. Бабку твою похороним.

– Не надо, – оборвала Панкова Юлия. – Бабушку я уже похоронила.

Панков смолк, затянулся воздухом, услышал загнанное сипение в своих легких, вздохнул.

– А автомат откуда?

– Это я душмана убила, – просто, словно бы речь шла о чем-то очень обыденном, ответила Юлия. – Автомат – его.

– Всё, уходим! – скомандовал Панков. – Времени – нуль!

Он неожиданно почувствовал себя усталым, выжатым, будто его лишили всего, что в нем было, выпотрошили. С другой стороны: чего же тут неожиданного? Все так и должно быть, железных людей нет.

Надо было спешить – душманы, хозяйничающие на заставе, скоро очухаются, кинутся вослед и тогда уже плотно сядут на хвост. Отбиваться от них будет тяжело.

Когда выходили из глинобитного, косо сидевшего на земле домика бабки Страшилы, камни под ногами вновь всколыхнулись, в уши ударил тугой резиновый звук, воздух располосовало железное шипение – на афганскую сторону ушли два очередных «эреса».

– Тьфу! – запоздало выругался Дуров. – Так от неожиданности может что-нибудь лопнуть.

На лице Юлии не отразилось ничего, она даже головой не повела на грохот снарядов – ушли «эресы» за Пяндж и ушли, это справедливо. Возможно, какому-нибудь головорезу, виноватому во всем этом, сделают в черепе дырку. Она подняла к небу печальное, сделавшееся некрасивым и серым, лицо, поймала глазами странное оранжевое облачко, неторопливо, будто дым, плывущее под плотной пороховой наволочью, мертво закрывшей высь, помолилась про себя ему, словно Богу, прося наказания для того, кто устроил на здешней земле погром и заставил брата стрелять в брата.

Под ногами вспухала тяжелая пыль, было холодно, за горой, там, где находилась застава, слышались частые хлопки – там стреляли. Кто стрелял, в кого? Панков устало отмахнулся от этого вопроса, было не до него.

Два «эреса» – из тех, что были выпущены из кишлака, попали в лагерь моджахедов, разбитый в плоской каменной долинке по ту сторону Пянджа, – один поднял вверх палатку с людьми и имуществом, второй «эрес» взорвался неподалеку от людей, которыми руководил спокойный, с властным лицом и уверенными движениями человек, наряженный в пятнистую форму, – он командовал всей операцией прорыва боевиков по трем руслам к Душанбе.

Лицо у него сделалось мучнисто-белым от боли, он вскинул руки, словно бы обращался к Аллаху с просьбой, живот у него окрасился кровяным пятном, и руководитель в пятнистой форме рухнул на землю. Осколок «эреса» всадился ему в живот.