Валерий Поволяев - Тихая застава

Через несколько минут машина увезла его в Мазари-Шариф, а оттуда, самолетом, он был отправлен в Кабул. В Кабуле руководитель операции по захвату исламистами Душанбе скончался.

Группу Панкова некоторое время никто не преследовал, погоня, устремившаяся было поначалу вслед, оторвалась, отстала от группы быстро – полтора десятка душманов, погнавшиеся в горячке боя за пограничниками, но потом отставших, – и Панков невольно удивился: с чего бы это? Группа уходила скоро, почти бегом, в одном месте Панков остановил ее – людям надо было дать отдышаться, а на дороге поставить мины.

– Может, мины не надо? – мрачно тиская зубами сигарету, спросил Бобровский. – Может, они – лишние?

– Мины лишними не бывают.

– И все-таки?..

– А если нас настигнут душки?

– Встретим их достойно. Для этого у нас есть все, – Бобровский косо, одним уголком рта усмехнулся, – все возможности. Главное другое – чтобы кто-нибудь из кишлака не высунулся, – арчатника нарубить, и не попал нечаянно на мины… Жалко, если кто подорвется.

– Из кишлака сейчас вряд ли кто высунется… Даже если нужда подопрет. Да и кто может высунуться? Только какой-нибудь душок. А душка, сам понимаешь, лучше встретить миной, чем сливочным мороженым. Штук пять противопехоток обязательно надо поставить. На самоликвидацию, естественно, чтобы через несколько дней сами взорвались. Мало ли что…

Мины они поставили. И мины задержали запоздавший вал погони, Панков правильно рассчитал – душманы, опомнившись, вновь кинулись вслед за пограничниками, на сей раз организованно, – и наткнулись на минное поле.

Но поле они преодолели, да и невелика была преграда для опытного воюющего человека, а несколько душманов с покалеченными ногами – это не потеря для большого наступления – те, кто разрабатывал эту операцию, занесли в графу расходов куда большее их число, – и вскоре над отступающей цепочкой пограничников прошла длинная пулеметная очередь.

Очередь была пущена издалека, находилась на излете, пограничники даже не оглянулись на нее. Хотя понимали, – и прежде всего опытный Панков, – что душманы, идущие налегке лишь с одним оружием, без раненых, скоро догонят пограничников.

Поставить еще одно минное поле или сунуть под камни пару гранат на растяжках? Гранаты, кстати, лучше, чем мины, – особенно если «лимонку» положить так, чтобы она осколками своими накрывала колонну… Но гранат у них было мало, можно сказать, почти не было. Панков, подумав, приказал:

– Дуров, Трассер, Карабанов, поставьте под камни по одной гранате. Всё минут на пятнадцать душков задержит.

Они шли по изматывающе пустой, без единого живого следа, каменистой дороге. Панков двигался впереди и поглядывал на камни – вдруг какой-нибудь сдвинут с места, перевернут? Это было очень важно – вовремя зацепиться глазом за подозрительное место: ведь душманы могли побывать на этой дороге и до них. И так же поставить мины. Обмен «любезностями» в такой необъявленной войне – обязательное условие, само собою разумеющееся, поэтому на сюрпризы противника лучше было не попадаться.

Воздух спекался, делался твердым в глотке, застревал комками в легких, было тяжело дышать, люди часто останавливались, хрипя, пробовали ртами ухватить немного горького, почти лишенного кислорода воздуха, – это не помогало, солдаты задыхались, держась руками за грудь, мучительно выбухивали оттуда кашель, матерились, не обращая внимания на то, что в их цепочке находится женщина.

Панков чуть придержал шаг, предупреждая Бобровского:

– Следи за дорогой, могут быть мины!

Бобровский понимающе кивнул – лицо у него было серое, измученное, рот широко распахнут, язык покрыт белым налетом, – поплелся дальше. Панков подождал, когда с ним поравняется Юлия, взял ее за руку:

– Ну как, тяжело?

– Если честно – не очень. Меня горы не берут… Я даже не знаю, почему не берут. Я к ним привыкшая.

– Может, подсобить? – Панков подкинул на плече рюкзак, – я сюда могу еще один автомат повесить.

– Не надо, автомат может каждую минуту пригодиться.

– Стрелять-то умеешь?

– Плохо. Но время сейчас такое, что без автомата нельзя.

– Да… «Тяжело в деревне без нагана!»

– Это что, стихи? – Юлия улыбнулась одними глазами.

– Строчки из одной дурацкой песни. Услышал давно в Москве, когда учился… Залезло в голову. В голове всегда оседает всякая мура, – он поймал себя на том, что говорит топорно и грубо, скосил глаза на Юлию, что-то светлое, сочувствующее проклюнулось в нем – будто нарядная быстрая птица пролетела над головой, он улыбнулся виновато: конечно, не женское это дело – делить с мужчинами тяготы военного быта и ломать себе руки, неловко обращаясь с оружием, – а вообще, я хочу сказать, Юлия…

– Что?

– Все будет тип-топ!

Она вздохнула, улыбнулась: высота ее действительно совсем не допекала, дыхание не рвалось, горло не раздражала боль, рот не сушило, – обошла выбоину, оставленную в камнях взрывом гранаты.

– Давно я не слышала этого слова: «тип-топ». Хорошо звучит. Это слово из моего детства.

– Вы кто по профессии, Юлия?

– Я еще не закончила университет. А после окончания… После окончания у меня будет самая распространенная для женщины профессия – педагог. Учитель средней школы. Историк.

– Самое трудное в нынешней школе – быть историком. Еще вчера мы почитали Ленина, сегодня Ленин выброшен на помойку, к лысине прилип мусор, позавчера был могучий Советский Союз, сегодня – полтора десятка нищих, залитых слезами государств. Все, чему мы поклонялись, улетело в пропасть времени…

– Вполне возможно, что вернется.

– Вряд ли.

– История развивается по законам спирали, а не замкнутого круга. Все должно вернуться, – но только на новом витке и обязательно с новыми приметами. Время не только лечит общество, но и делает отбор: то, что плохо – будет отброшено, а то, что хорошо, обязательно останется.

– А историку все время придется вносить поправки – особенно учителю истории: ведь ему каждый год сверху будут диктовать то одно, то другое… В один год: белое – это черное, в другой год: белое – это красное, через пару лет: белое – это синее и так далее. И никогда политики не скажут, что белое – это белое. Они будут до бесконечности манипулировать цветами, выдумывать серо-буро-малиновые и грязно-зелено-коричневые оттенки, чтобы скрыть истину. А кому больше всего достается, кто страдает сильнее всех? Учитель истории, у которого то учебников новых нет, то циркуляр из министерства не поступил, то указивок, что можно говорить, а чего нельзя, не хватает – не отпечатали в нужном количестве, то приказ из гороно, как вести и как писать слово «Москва», с большой буквы или с маленькой, задерживается, и так далее. – Панков говорил горячо, неожиданно горячо, Юлия послушала, послушала его и горько усмехнулась.