Михаил Старицкий - Червоный дьявол

— Не польются! Не польются! — выкрикнула она, и вдруг неожиданное рыданье прервало ее слова.

— Чего ж ты плачешь? — остановил ее Мартын.

— Потому, что люблю тебя! — вырвалось неожиданно у Гали, и она бросилась, шатаясь, во двор; но в это время чьи-то сильные, крепкие руки охватили ее за талию.

— Пусти!! — закричала Галя.

— Нет, уж теперь не пущу ни за что, на всю жизнь! — шептал над нею задыхающимся голосом Мартын, прижимая к себе ее темноволосую головку, покрывая поцелуями ее волосы, ее вздрагивающие плечики и мокрые глаза. — Любишь, любишь, счастье мое, радость моя, зирочка моя! — повторял он бессвязно, прижимая к себе ее тоненькую фигурку и снова целуя мокрые глазки, и плечи, и волосы.

Галя судорожно, нервно рыдала у него на груди…

Вдруг у самых ворот раздались шаги войта. Словно мышонок, юркнула Галя и скрылась в комнатку. Мартын передвинул на голове шапку и, вздохнувши широкой грудью, остался так, как и стоял. «Попробую еще счастья», — решил он.

Сердитый шел войт, постукивая палкой, не подымая седой головы. Вдруг перед самыми воротами выросла перед ним снова красная фигура Мартына.

— Опять ты здесь? — остановился войт. — Чего ходишь по ночам, чего срамишь мой дом? — стучал он палкой. — Да если б не память о твоем отце, за одни те слова, что ты пану цехмейстру сказал, давно б уже упрятал я тебя! А теперь в последний раз говорю, коли ты мне еще раз попадешься здесь, в вязницу запру!

— Пане войте, батечку родной! — сбросил Мартын шапку, кланяясь войту до самой земли. — Не губите вы нас! Отдайте мне Галю!

— Молчать! — закричал запальчиво войт. — Чтоб ни слова не слыхал я больше о том! Завтра приезжает Ходыка — завтра Галя к венцу идет!

И сердитый войт с силой хлопнул дубовой форткой и щелкнул перед опешившим Мартыном железным болтом.

— Гм, — развел руками Мартын, толкнувши дубовую фортку и убедившись, что теперь уже никаким чином пробраться в войтов двор нельзя.

Что же делать теперь? Несколько минут Мартын стоял неподвижно, не зная, что предпринять. Наконец досадный, гневный крик вырвался у него из груди.

— А! — бросил он с силою шапку оземь, — Надо же что- нибудь выдумать, черт побери! — И большими широкими шагами он сердито зашагал вниз по Боричеву току. — Поставить разве Ивану Воину догорыдрыгом свечку? — остановился он на мгновенье, и глаза его загорелись злой радостью. — Он, он всегда послушает! Так этого проклятого глыстюка и скорчит, правцем поставит! Да так ему и след!.. Только нет, — махнул рукою Мартын и снова зашагал вперед, — плохая надежда! Ведь Ходыка такая пролаза: уж если он и судей трибунальских и задворных кругом пальца обернул, уж если он саксон и свернет и вывернет, много ли ему нужно, чтоб Ивана Воина провести? Не одну, пожалуй, свечу ставил ему! А тут и медлить нельзя, надо так что ни на есть, а придумать за нынешнюю ночь! Завтра тот рыжий глыстюк приедет, а послезавтрого и последний день, там заговены и масленая. А! — ударил он себя рукою по лбу. — Что ж тут делать, что ж тут делать? Только отдать ему эту дорогую головку? Ни за что!

Щеки Мартына вспыхнули, вот всего десять минут тому назад лежала она у него здесь на груди; прижимал он к себе ее детскую фигурку, целовал мокрые оченята, слушал любую розмову… И чтоб это было в последний раз? Чтобы он, Мартын Славута, уступил ее тому глыстюку?

— Не бывать тому, не бывать! — крикнул вслух Мартын, останавливаясь среди улицы и не замечая, как при его появлении двое запоздалых горожан из числа шинковых обывателей бросились было бежать, да так и растянулись у цехмейстровых ворот.

Мартын повернул на ратушную площадь, миновал ратушу, миновал новую каменную Богоявленскую церковь и пошел совсем машинально, не глядя куда, по довольно широкой улице, ведущей прямо к Днепру. Раз…два…три… прозвучал за ним двадцать один удар с замковой башни, но Мартын не слыхал их.

«Что бы тут сделать, что бы сделать? — повторял он с отчаянием, теребя свой светлый ус. — Убить, что ли, собаку?» За этим бы дело не стало, да какая от того ему, Мартыну, польза? Ведь велят и его «ничим не уводячись, на горло скарать». «Эх, — сжал он кулаки, — увезти ее, что ли, да как увезти и куда? Приписаться к чужому городу? Пропадут все старожитни маетки и права. Да и не гораздо это дело затевать: подражать что ли буйной шляхте?»

И так как никаких выводов больше не имелось в виду, Мартын поднял уже было глаза к небу, как вдруг взгляд его заметил налево высокий дом, всего двумя окнами выходящий на улицу. Над одностворчатой дверью болтались на палке бутылка и пучок соломы; из-под прикрытой плотно оконницы пробивался едва заметной полоской бледный свет. Мартын толкнул дверь ногою с такой силой, что она с грохотом соскочила с задвижек и распахнулась перед ним.

— Ой вей! — раздался испуганный крик, и высокий худой жид с длинной седой бородой и такими же седыми пейсами упал всем своим туловищем на прилавок.

Мартын остановился на пороге. Большую комнату теперь пустого шинка слабо освещала тонкая лучина, горевшая на прилавке. Деревянные столы и лавки были теперь придвинуты к стене. Из-под распростертого туловища Лейзара выкатилось несколько синих свертков, из которых кое-где высовывались блестящие золотые червонцы. Лейзар глядел на Mapтына расширившимися неподвижными глазами; на его помертвевшем лице выступил пот, зубы выбивали дробь, губы дрожали, но ни одного звука не слетало с них.

— Да что ты, Лейзар, с ума что ли спятил? Или думаешь, что я хочу ограбить тебя?! — крикнул сердито Мартын, стоя еще на пороге.

— Ой вей! — заговорил было Лейзар, но губы и зубы его так дрожали, что он не смог окончить и слова.

Мартын перешагнул порог и закрыл дверь.

Увидя эти движения, жид судорожным жестом ухватился руками за прилавок, прижимаясь еще больше к червонцам, и закричал, сколько мог громко, отчаянным, удушливым голосом:

— Гвулт! Вейз мир!

— Да очумел ты, что ли, Лейзар, или не узнаешь меня? — крикнул уже совсем сердито Мартын и тяжело опустился на соседний стул. — Вина мне! — выкрикнул он.

Голова его свесилась на руки. Тяжелые думы не оставляли, и надежды не виделось впереди. Плащ и капюшон свалились с него и скатились на пол.

— Ой вейз мир! — ударил себя рукою по голове Лейзар, подходя к Мартыну. — Да что это со мною сталось? Это ж шановный пан Славута, а я думал что… — жид понизил голос и, оглядев подозрительно комнату, добавил, — что он червоный дьявол!

— Ух, да и хотел же б я на этот раз дьяволом быть! — стукнул Мартын кулаком по столу.

— А что там такое? — заинтересовался Лейзар, наклоняя свою голову к самому Мартыну, так что его седые пейсы коснулись самого стола.

— А такое, — сверкнул Мартын глазами, закусывая губу, — что или себя убью, или весь Киев сожгу!