Михаил Старицкий - Червоный дьявол

— Приедет, приедет, приедет! — воскликнула Галя.

— Ну, — пожала плечами Богдана, — жди… А что, как не приедет совсем?

— Все равно за Ходыку не пойду… Не люблю я его, Богданочка, видеть не могу! Пусть Мартын меня и разлюбит, пусть забудет, а за Ходыку не пойду, не пойду.

— Что ж, так в девках и останешься?

— Если не за Мартына, так ни за кого!

— Гм! — взбросила Богдана своими пышными плечами, подымаясь с места. — А мне уж и так надоело дивувать!.. Ну, а теперь прощай, моя ясочка, — обняла она Галю и заговорила торопливо, набрасывая платок, — я и засиделась… А на дворе уже темно. Не журись, не сумуй, ой господи! Будет мать бранить, а то и побьет! — рассмеялась она, выбегая из комнаты.

В дверях Богдана столкнулась с согнувшейся ветхой старушкой.

— Фу ты, господи, — вскрикнула та, — чего это ты так прожогом бежишь, чуть не опрокинула совсем…

— Простите, простите, бабунцю, засиделась, домой тороплюсь.

— И то, — проворчала сердито старуха, — когда вспомнила. Виданное ли это дело — до такой поры девке сидеть? На башне ударило двенадцать, а она бродит по чужим дворам.

Старушонка вошла в комнату и, боязливо оглянувшись по сторонам, заперла дрожащей рукой на задвижку низкую дверь.

На ней был темный байбарак, [19] Длинная верхняя женская одежда. голова была повязана белой намиткой. [20] Род фаты. Вся она, сморщенная и согнувшаяся, напоминала старый ссохнувшийся грибок. Голова ее тряслась, а руки постоянно дрожали.

— Господи! Слышала ли ты, дытыночко, что в мисти случилось? — заговорила она полушепотом, тряся своей седой головой.

— Что, что такое? — поднялась испуганно Галя.

— Червоный дьявол в город влетел.

— Ой! — вскрикнула Галя.

— Говорят люди, что это самый страшный, самый лютый из них, дытыно моя, а мы тут с тобою как на грех одни в доме остались, — перекрестилась она. — Спаси и сохрани!

— Да как же он влетел? Кто видел? Кто сказал? — говорила уже побледневшая Галя, устремляя глаза в таинственную полутьму слабо освещенных углов.

— Все видели, все, моя ясочка, — говорила старуха еще тише, приближаясь к Гале. — Прилетел на черном коне, у коня крылья распущены, из ноздрей пар, из глаз искры сыпятся, сам в красном плаще, как огонь горит. Через мост не ехал, так при всех взвился на воздух и пе…

Тихий стук в ставню прервал слова старухи. Глаза Гали расширились еще больше. Несколько минут никто не решался заговорить. Галя судорожно сжала руки старухи и почувствовала, что эти руки были холодны и влажны, словно руки восставшего мертвеца.

Наконец старуха спросила Галю тихо и прерывисто:

— Слы-ша-ла?

— Слышала, — хотела было выговорить Галя, но новый, еще более явственный стук окаменил ее; она так и застыла с полуоткрытым ртом. Стук повторился еще и еще настойчивее.

— Постойте, постойте, бабусю; да это, быть может, тато из ратуши вернулся, — заговорила наконец Галя, овладевая собой.

— Куда ему! Еще рано!

— Ну, а может быть, все там и разошлись. Я, бабусю, посмотрю.

— Ой наделаешь беды, ой накоишь. Господи помилуй, господи помилуй, — шептала старуха, поспешно крестясь и хватая Галю за руки, но уже немного успокоившаяся Галя подошла к окну, опустила кватырку и, толкнувши ставню, высунула голову в окно. Высунула, да так и отскочила: у окна перед ней стояла высокая плотная фигура, завернутая в красный, как огонь, плащ.

— Он! Он! — вскрикнула с ужасом Галя, отскакивая и захлопывая окно.

Долго стучал, долго кричал Славута, но никто не откликался на его зов. Решительно не понимая, почему его появление привело в такой ужас Галю, Мартын начинал уже невольно верить словам цехмейстра Щуки, что за Ходыкины маетки всякая с радостью пойдет, что Галя просто испугалась того, что он своим приездом помешает ее свадьбе. «Да нет же, нет, — подымалось из глубины его сердца. — Галочка ж твоя, она любит тебя, она присягалась тебе. Быть может, войт приказал ей не видеться с тобою и не говорить. Быть может, был в хате кто чужой… Так или не так, а надо завтра же все разузнать! Коли не пустили в хату, так найдем и на дворе!» — решил Мартын и, нахлобучив шапку, двинулся к воротам. Отворивши фортку, он готовился уже перешагнуть порог, как вдруг перед ним выросла высокая, немного согнувшаяся фигура войта.

— Гей, кто там? Чего ходишь по ночам? — крикнул грозно войт, отступая и чувствуя, как по спине его побежала ледяная струя.

— Я… Разве не узнал меня, пане войте?.. Мартын Славута, — сбросил шапку Мартын, кланяясь почти до земли.

— Кто тебя и узнает в таком шутовском наряде, — буркнул сердито войт, косясь на красный плащ.

— Только лишь сегодня из-за границы прибыл… На мастера уже все свидетельства получил.

«Как раз тебя теперь и нужно было», — пронеслось в голове у войта.

— Так чего ж ты по ночам ходишь, чего тревожишь добрых людей? — произнес он вслух.

— Простите, пане войте! А уж очень встревожило меня одно известие: прослышал я… — Мартын остановился, как бы не решаясь выговорить страшного слова, — что вы Галю за Ходыку просватали.

— Ну и просватал, ну и отдаю! А тебе-то что до этого? — запальчиво крикнул войт, ударяя палкой по снегу.

— Смилуйтесь, пане войте, — поклонился Мартын в землю, — вы же еще покойному отцу моему обещали детей соединить… Вспомните старое…

— Старое, старое!! — продолжал горячиться войт все больше и больше. — Теперь старое никому не нужно… Новое идет… Да когда б ты сам старое помнил, не смел бы ты такие речи среди улицы говорить!

— Сам знаю, простите, пане войте! — снял Мартын шапку и поклонился снова до земли. — Да и терпеть было несила, хотелось самому узнать… Пане войте! — снова заговорил он. — Что вы делаете?! Подумайте… сердце-то у вас доброе! За кого вы отдаете дочку?! Да разве ее Ходыка так, как и, жалеть будет? Да разве он будет сыном для вас? Новые пни люди, пане войте, с новыми звычаями, а уж о звычаях ихних все мисто знает. Вам ли родниться с ним?

— Молчи, блазень!! Что это ты войта учить вздумал? Или ты обучался таким звычаям в чужой стороне?! Сам знаю, что мне делать! Сам знаю, за кого свою дочку отдавать… — стучал старик по снегу палкой, и голос его звучал как-то слишком раздраженно, слишком резко.

— А, так вы хотите свою единую дочку со света сжить? — крикнул уже запальчиво и Мартын, подступая к войту. — Так не пойдет же она за него, утопится, а не пойдет!

— Не пойдет? — переспросил войт, и лицо его все побагровело, а в глазах вспыхнул тот огонек, который ясно показывал, что войта теперь уже ничто не согнет. — А я тебе говорю, что идет, — произнес он медленно, отчеканивая каждое слово, — идет с радостью.

— С радостью идет? — переспросил Мартын, отступая и как бы не понимая услышанных слов.