Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]

— А мог сдать?

— Мог! — вступился Колька за друга. — Если бы передача велась медленней, сдал бы!

— Кто ж это ради него будет медлить?

— Практика нужна! — защищал Колька друга. — У Вовки какая практика? Считай — никакой! Я сам им займусь. Я его натаскаю на это дело, а откажется сержант принимать экзамен, пожалуюсь одному своему приятелю. Он и в Главсевморпути, он и в академии!

— Кто такой? — удивилась баба Яна. — Тоже слесарь?

— Академик, баба Яна! Вот кто!

— Какой еще академик?

— Шмидт!

— Шмидт? — удивился и Вовка. — Тот самый?

— Тот самый! Челюскинец!

— А где ты с ним подружился? — засомневалась баба Яна.

— В трамвае. — Колька от бабы Яны ничего не скрывал, это в нем бабе Яне нравилось. — Я еду в трамвае, зайцем понятно, тут и берут меня за плечо. Влип, думаю, высадят. А голос не строгий. Вежливый голос. Передайте, дескать, товарищ, гривенник. Я, понятно, не спорю, передаю гривенник, а сам глазом — зырк! Точно, он! Бородища, что веник, глаза голубые и рост под потолок! Поглянулся я Шмидту.

С Колькой не пропадешь!

Колька давно, наверное, надел форму. Три года не виделись. За это время Колька, конечно, прорвался на фронт. Сидит сейчас в боевом блиндаже — чуб направо, плечи широкие. А на рукаве кителя черный круг с красной окантовкой. А в центре круга две красные зигзагообразные стрелы на фоне адмиралтейского якоря!

“Эх, нет Кольки… — вздохнул Вовка. — Ладно! Нечего нюнить! Не в Игарку же я плыву в самом деле. Это мама так думает — в Игарку. Это капитан Свиблов так думает — в Игарку! Это боцман Хоботило так думает… А у меня свои планы!”

От одной мысли о задуманном Вовкину спину жгли злые мурашки.

Но о задуманном Вовкой никто не знал.

Тайна действительно была великая.

Завтра или послезавтра, знал Вовка, буксир “Мирный” бросит якорь в ледяную воду бухты Песцовой. Там, на ее берегу, уже два года ждут смены зимовщики. Стосковались по Большой земле, отвыкли от гражданской жизни, и все равно один из них подал рапорт — потребовал, чтобы его, Лыкова Илью Сергеевича, оставили с мамой и Леонтием Ивановичем еще на одну зимовку. Сам потребовал, понимая военную обстановку. Настоящий человек!

Вот при разгрузке буксира Вовка улучит момент и юркнет незаметно в ледяные торосы. Одет он тепло, карманы набиты сухарями. Время военное, капитан Свиблов ни за что не станет тянуть с отплытием: грузов “Мирного” ждут в Игарке! Ну, а Лыков Вовку поймет! Не может не понять. Только растает дымок “Мирного”, Вовка и объявится! Он делом хочет помочь стране и зимовщикам. Обеды варить? Пожалуйста! Ходить на охоту? Хоть на белого медведя! Снимать показания с приборов? В любое время!

Кстати, снимают показания с приборов на метеостанции четыре раза в сутки, через каждые шесть часов — в час ночи, в семь утра, в час дня и в семь вечера. Он, Вовка, в любое время готов бежать на метеоплощадку. Фонарь привязан к руке, метели он не боится — всегда готов!

А если уж важны для мамы его школьные занятия, пожалуйста, он и заниматься готов. Вернется на материк, сразу сдаст все экзамены. Ведь самое главное это то, что, если он, Вовка, проведет достойно зимовку, если он, Вовка, поможет зимовщикам обеспечить бесперебойную работу метеостанции Крайночнго, никто уже никогда не посмеет его упрекнуть в том, что в самый разгар наступательных боев одна тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда советские бойцы подошли к границам Восточной Пруссии, захватили важные плацдармы в Польше на Висле, освободили Молдавию и восточную часть Прибалтики, он, Вовка Пушкарев, сын полярников, трусливо отсиживался вдали от сражений в утепленном бараке своей бабки Яны Тимофеевны.

Оно, конечно, нехорошо начинать жизнь полярника вроде как с обмана. Прятаться, заставлять людей волноваться…. Но Лыков явно его поймет, а он, Вовка, стахановским трудом смоет с себя вину!

Такие мысли успокаивали Вовку, но все равно на душе скребли кошки.

Еще как скребли!

Он и проснулся из-за этого. Никаких кошек, конечно, не было. Но совсем рядом, в нескольких сантиметрах от Вовкиного уха, за тонким металлическим корпусом буксира, там, где раньше уютно побулькивала, шипела забортная вода, сейчас, леденя душу, что-то терлось о металл, отвратительно скрежетало. “Мирный” то сбавлял ход, то вдруг рвался вперед, как собака из алыка.

Вовка повернул голову, взглянул на маму.

Мама спала. Она спала на левом боку, набросив поверх одеяла свою аккуратную меховую малицу. Глаза мамы были закрыты, по щеке рассыпались рыжие кудряшки, тяжело, как золотая, лежала на подушке коса.

“Почему рыжих дразнят? Они же красивые!”

— Мама!

Она только сладко вздохнула, дунула, не просыпаясь, на щекочущие ее кудряшки, и Вовке почему-то стало жалко ее. Ведь чего они только не перевидали за эти три года! Эвакуация. Медленные поезда. Чужие дома… И работала мама не на метеостанции, а на стройке. Это потом о ней вспомнили в Управлении Главсевморпути, когда понадобилась смена зимовщикам с Крайночнго.

“О маме вспомнили! — возгордился Вовка. — Не о ком-нибудь! О маме!”

Он соскочил с койки, прижался к иллюминатору и ахнул.

За крутым, нависшим над водой бортом “Мирного” быстро неслись, отставая от буксира, мелкие льдинки, то белые, то лиловатые, будто облитые чернилами. Со скрежетом цеплялись они за борт, ползли вдоль него, крошились, подныривали под брюхо. Буксир бодался, вспарывал бронированным носом узкие льдины и упорно продирался к цели.

— Лед, — вздохнула мама, открывая глаза. — Когда успело натащить?

— Ночью! — подсказал Вовка. Он хитрил. — Я тоже догадался, что это лед. — Ему очень не хотелось, чтобы мама вспоминала о своем решении перекроить мировой календарь. Но мама никогда не меняла решений. Она видела Вовку насквозь.

— Чего смеяться? — обиделся он. — Вот затрет “Мирный” льдами, тогда посмеемся!

“А что! — сам же и зажегся он. — Вмерзнем в лед, как нансеновский “Фрам”, начнем дрейфовать через весь Ледовитый. Я заведу специальный журнал, буду отмечать толщину льдов, погодные условия, всяческие проявления полярной жизни. А потом выбьемся на вольную воду и встретят нас в Питере, как челюскинцев. Сам Колька Милевский будет стоять на балконе!”

Но мама сказала:

— Не хитри! Доставай учебники. Заниматься будешь все время, специально попрошу боцмана следить за тобой. Сейчас придет Леонтий Иванович, он погоняет тебя по-немецкому. Ты все запустил.

И не выдержала:

— Не дуйся!

И не выдержала:

— Иди ко мне. Когда мы теперь увидимся…

Вовка насупился. Не любил этих телячьих нежностей да и знал: скоро они увидятся! Неизвестно еще: обрадуется ли ему мама.