Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]

— Ладно, полярник, — засмеялась мама. — Дуйся не дуйся, а немецким все равно займешься сейчас.

Натянула свитер, глянула в иллюминатор: заметила как бы про себя:

— Тертюха…

— Какая еще тертюха?

— Лед такой. Ледяная каша, ее тертюхой зовут. Если мороз не ударит, она нам не страшна. А с правого борта, наверное, остров виден. — Она сразу погрустнела: — Ох, Вовка!

— А давай я слетаю на палубу!

— Не надо. — Мама умела быть жесткой. — Насмотришься при разгрузке. — И попросила: — Вовка, помогай бабушке! Одна она. И трубку ее не слюнявь.

— А я слюнявил? — обиделся Вовка. — Я курнул-то всего разок.

— Ну вот. А тошнило тебя до вечера.

— Подумаешь! — Вовка независимо расправил плечи. Но с мамой очень-то не поговоришь. Сорок лет, а рассуждает, будто ей сто.

По грубым командам боцмана Хоботило, по грохоту сапог на палубе Вовка с тоской и восторгом понял, что “Мирный” действительно подходит к острову. Но прямо перед Вовкой сидел на рундуке веселенький и лысый Леонтий Иванович. Он посмеивался, он поблескивал стеклами очков, он выстукивал что-то по столику. Тире точка тире… Вот ведь! Мама наверху возится со снаряжением, а Леонтий Иванович, так называемый мужчина, отнимает у Вовки драгоценное время.

Точка тире точка точка…

“Морзянка!”

Тире точка тире…

“Буква К…” — дошло до Вовки.

Точка тире точка точка…

“А это Л…”

Точка тире… Точка тире тире… Точка тире…

“Клава!.. Какая еще Клава?.. — растерялся Вовка. — У него что, есть жена или дочь? Ее что, зовут Клава?..”

Точка тире точка точка… Тире точка тире тире… Точка точка точка… Вовка сам машинально отстучал морзянку по столику. Он не хотел дразнить Леонтия Ивановича, но как-то само собой получилось — лысый.

— Готов? — усмехнулся Леонтий Иванович. И предложил, улыбаясь: — Начнем с перевода. Согласен? — И медленно, прислушиваясь к не очень-то уверенной Вовкиной морзянке, продиктовал: — Спартаковцы — друзья народа! — Он, наверное, прочел это в книжке. — Спартаковцы — опора народа, спартаковцы — его будущее. Теперь переведи на немецкий.

“Почему у Леонтия Ивановича такой кругленький голос? — задумался Вовка. — И почему он весь такой кругленький? И что, интересно, сейчас за бортом? Все еще тертюха или какая-нибудь склянка, что лопается и звенит под носом буксира, как стекло? А может, там шипит, разваливаясь, серый блинчатый палабажник, с которого на Севере начинается зима? Или там снежура, резун, молодик?”

Точка тире точка точка… Точка… Тире точка… Тире… Точка тире точка тире… Точка точка…

“Лентяй! Кто лентяй? Он, Вовка, лентяй? Ну, Леонтий Иванович! Сидит весь в очках, улыбается. Интересно, где он провел последние три года?”

— Хочешь стучать, стучи по-немецки, — засмеялся Леонтий Иванович. Он Вовку тоже видел насквозь, хотя вопросы задавал явно бессмысленные. Чем, например, занимается полярный медведь в знаменитом зоопарке Гагенбека?

— Известно чем! — не выдержал Вовка. — Развлекает фашистов.

— Ну и дурак! — заметил Леонтий Иванович. Не ясно было только, Вовку он имел в виду или медведя. — Отвечай, братец, развернуто на вопросы. И не бойся ошибиться. Я поправлю. — И вовсе не к месту спросил: — Одежонка у тебя в порядке? Дыр, опорин нет? Могу подштопать.

“Еще чего! — испугался Вовка. — У меня карманы забиты сахаром и сухарями. Две недели экономил, прятал. А тут сразу — показывай одежонку!”

— Все у меня заштопано, — сказал вслух. — Мама проверяла.

— Ах, мама… — непонятно вздохнул Леонтий Иванович, и круглые его глаза подернулись под очками мечтательной влажной дымкой.

Вовка даже разозлился: “Говорит про спартаковцев, а сам?..”

— Леонтий Иванович, — спросил, не глядя на радиста, — а где вы так хорошо изучили фашистский язык?

— Нет такого языка, братец, — покачал головой Леонтий Иванович. — Есть прекрасный немецкий язык. На нем “Капитал” написан. На нем говорит Эрнст Тельман. Ты, братец, с выводами никогда не спеши, а то вырастешь попрыгунчиком.

— А все же, Леонтий Иванович?

— В Поволжье я вырос, братец. Там немцев — пруд пруди. С немецкими пацанами рос. Пригодилось, тебя учу.

— А где вы зимовали, Леонтий Иванович?

— В Тобольске.

— Да нет, я про Север спрашиваю.

— А-а-а… — развеселился Леонтий Иванович. — В разных местах. На Белом, на острове Врангеля. На Врангеле вместе с Пашей, с отцом твоим. Я там в помощниках как бы ходил, только на Севере мы все друг другу помощники. — Леонтий Иванович рассмеялся: — Мы там, братец, маму твою здорово расстраивали.

— Как это?

— А медведи нам мешали. Повадились, понимаешь, никаких сил нет. Склад ограбили, удавили собаку. Мы с Пашей, то есть с Павлом Дмитриевичем, собрались однажды да и разыскали все три берлоги. Только в берлогу с карабином не влезешь, а медведи понимают, что нашкодили, — не идут на глаза. У Паши, то есть у Павла Дмитриевича, револьвер был системы “кольт”, старый револьвер, но страшной убойной силы. Вот мы и лазали по очереди в берлогу, а твоя мама сердилась, братец.

— И вы лазали? — не поверил Вовка.

— А почему нет? — обрадовался Леонтий Иванович. Вовка пожал плечами. Отец — да. Но чтобы кругленький

Леонтий Иванович полез в берлогу… Спросил, как бросился в омут:

— А почему вы не на фронте, Леонтий Иванович? Вопрос радисту страшно не понравился. Он даже побагровел. Точнее, побурел. Вся его лысина побурела.

— Нахал ты все-таки, братец! Мальчишка и нахал! Думаешь, фронт — это только там, где стреляют? Ошибаешься. Фронт, он сейчас повсюду. И у нас тут идет война. Особая, но настоящая война. Скажем, так: война за погоду! — И добавил, нахмурясь: — Иди прохлади мозги. — И буркнул под нос по-по-немецкибудто сердился: — Эр ист… — И дальше там: —…блос айн Бубе!

Мальчишка, дескать!

Вовка даже плечами не стал пожимать. “Погодите, скоро увидите, какой я вам мальчишка!”

Вылетел на палубу.

Слева, мористее “Мирного”, почти до горизонта тянулись широкие поясины битого льда. Над отпадышами, околышами поблескивало солнце — низкое, негреющее. Над темными разводьями, похожими на кривые черные молнии, курились испарения. А справа, за неширокой полосой вольной воды, совсем близко белел невысокий берег острова Крайночнго, окаймленный прибитыми, выжатыми на сушу льдинами. Рычары.

Вовка назубок помнил карту острова.

Еще бы не помнить! Зимовать собрался на острове.

Вон тот хребет — это, конечно, Двуглавый. Он голый и неприступный, он тянется с запада на восток через весь остров и делит его на две неравные части. Северная — берег бухты Песцовой, где под скальными утесами стоят в снегах бревенчатые домики метеостанции, южная — Сквозная Ледниковая долина, плоская как сковорода. Это на ее берега смотрел сейчас Вовка. “Почему Ледниковая? Там что, ледник лежит?” И сразу вспомнил про Собачью тропу. “Почему Собачья? Идет по ущелью, рассекающему хребет, а ущелье тоже названо Собачьим…”