Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]

Он не видел собственных ног, будто брел по щиколотку в мутном бурном ручье.

— Белый!

Он не думал, что пес ему поможет. Но вдвоем было бы веселее.

“Чертов пес!”

Напрягаясь, проваливаясь в наметенные ветром сугробы, дотащил ящик до угольных осыпей. Дальше начинался слоистый обрыв. Здесь, под обрывом, Вовка и закопал ящик с рацией. Глянул, запоминая: острый угловатый выступ, выдвинувшийся в тундру, четыре валуна, сваленные друг на друга; постоял, поднял голову.

Конус Двуглавого четко просматривался на фоне звезд. Млечный Путь дымно и пусто лежал поперек неба. А небосвод за хребтом наливался внутренним белым светом, страшным, эфирным, будто напитывался светящимся молоком.

И вдруг сполох!

Огненные волны одна за другой, пульсируя, неслись к зениту. Бледные пятна то отставали от них, то обгоняли, а над Двуглавым, занявшим полгоризонта, раздувалось гигантское зеленоватое полотнище. Оно меняло оттенки, оно подрагивало, будто его раздувало сквозняком, оно неумолимо ширилось, захватывая все новые и новые участки неба.

“Успел! — радовался Вовка, и ледяные мурашки бегали по его костлявой спине. — Успел! Скоро прилетят самолеты!” Он услышал шумное дыхание. Он увидел Белого.

“Разболтался без хозяина пес, — подумал строго. — Носится без дела”.

Но строгости Вовке хватило ненадолго.

Он упал в снег и за уши притянул к лицу мохнатую морду Белого.

Белый засмеялся и показал желтые клыки. Он знал: Вовка ему все простит

— Белый, — спросил Вовка шепотом. — Где наши мамки, Белый?

Пес вздохнул. Он не смотрел на небо.

И напрасно.

Там, в небе, как в шляпе фокусника, творились всяческие чудеса.

Вдруг ниспадали с небес, разматываясь на лету, медлительные зеленоватые ленты. Вдруг вставали из-за хребта яркие длинные лучи. Тревожно, как прожекторы, они сходились и расходились, выискивая в зените только им известную цель. И неслись, неслись, неслись цветные яркие волны, пока, наконец, над Двуглавым не встала в ночи призрачная зеленая корона.

Почти такую корону соорудил для себя Вовка Пушкарев, отправляясь в конце одна тысяча девятьсот сорокового года на школьный новогодний бал-маскарад.

Склеить корону Вовке помог Милевский.

Корона Кольке тоже нравилась, но, провожая Вовку, он все же сказал: “Если бы это я шел на маскарад, я нарядился бы в форму радиотелеграфиста. Китель, а на рукаве черный круг с красной окантовкой. А в центре круга две красные зигзагообразные стрелы на фоне адмиралтейского якоря!”

Вовка вздохнул.

Уже полнеба пылало в эфирном сиянии.

Широко раскрыв глаза, обняв Белого, Вовка смотрел вверх, и тысячи мыслей одновременно роились в его голове.

Он вспомнил Невский проспект, как шли по нему, отражаясь в витринах, колонны вооруженных рабочих. А еще вели на привязи аэростат. Аэростат был серый, как слон, и весь в широких морщинах.

Он вспомнил Пермь. Там на стене военкомата висел плакат. Молодой солдат, ужасно похожий на Кольку Милевского, целовал краешек красного знамени. В левой руке каска, на груди автомат. “Клянусь победить врага!”

Он вспомнил Архангельск. Там на кирпичной стене возле Арктического причала тоже висел плакат. Девочка за колючей проволокой. “Боец, спаси меня от рабства!”

Обняв Белого, Вовка сидел на снегу, и ему казалось, что и это все он уже видел когда-то.

Остров. Ночь. Северное сияние.

Где? Когда? Как вспомнить? Ведь не бывал он севернее Игарки, и даже там, в Игарке, не видел сияний: гостил у бабушки летом.

Тысячи мыслей одновременно мучили Вовку. Одна касалась Леонтия Ивановича, другая “Мирного”. Одна касалась отца, другая боцмана Хоботило. А еще был дядя Илья Лыков, отогревающий под медвежьей шкурой свою негнущуюся, совершенно онемевшую ногу. Еще был — Николай Иванович, тоскливо ожидающий рассвета под единственным окошечком закрытого изнутри и снаружи склада. Еще был литовец Елинскас, совсем недавно разговаривавший с Пашкой с Врангеля — с его, Вовкиным отцом.

Он смотрел в пылающее небо.

Вспышки пульсировали, ширились. Вспышки метались.

Тире тире… Точка тире… Тире тире… Точка тире…

Вовка понимал, что обманывает себя, что не может быть мамы там, в этих северных сияющих небесах, но взглядом ловил каждую вспышку; они сливались в его мозгу в одно непреходящее, в одно зовущее слово — мама.

Тире тире… Точка тире… Тире тире… Точка тире…

— Белый! — шепнул Вовка.

Пес заворчал, повернул голову, но спрашивать у него Вовка ничего не стал. Расхотел спрашивать, решил не вязаться к собаке, шерсть которой была так густа, так уютно путалась в пальцах.

Глядя на играющие в небе огненные столбы, читая про себя призрачные быстрые вспышки, Вовка отчетливо увидел бесчисленные острова великого Ледовитого.

Были среди них острова плоские, как блин, песчаные, низкие, были острова высокие, поросшие голубоватым мхом, были просто голые ледяные шапки, с которых лед уходил в зеленоватую толщу вод.

Вовка отчетливо видел каждую самую потаенную бухточку, каждый самый неприметный мыс, где работали не знающие усталости метеорологи.

Температура, влажность, направление ветра, осадки.

Метеорологи спешили к радистам, радисты брались за ключ.

Точка тире… Точка тире…

Сотни метеостанций работали на огромную страну, протянувшуюся от Белого до Черного моря, сотни радиограмм летели с островов туда — к материку. Это означало: открыт путь танкам, кораблям, самолетам! Это означало: все для освобождения Родины!

“Война за погоду, — вспомнил Вовка слова Леонтия Ивановича. — У нас тут тоже идет война. Самая настоящая война за погоду!”

Война!

Сейчас, осознав это, Вовка Пушкарев вовсе не желал эту войну проигрывать. Особенно здесь, на Крайночнм.

Он не знал, когда появятся самолеты. Он даже не знал — услышит ли, увидит ли их? Но самолеты должны были появиться. РЕМ-16 это обещал твердо. Вот почему, забравшись в палатку, уже не имея никаких сил куда-то уходить, прятаться, Вовка разогрел на примусе кашу, пытаясь представить — как это будет?

Рев моторов, пронзительный посвист пуль, перепуганные, бегущие по насту фрицы.

Кто-то, подзывая подлодку, опомнится, метнет гранату в черную, как смоль, ледяную и непрозрачную воду бухты Песцовой.

Но он опоздает.

Фашистская подлодка пустит последний масляный пузырь и вместе с нею уйдет, наконец, на дно океана тот человек, чье лицо Вовка так и не смог себе представить, уйдет на дно океана этот Ланге, Франзе, Шаар, Мангольд, чье невнятное, блеклое, подводное лицо долго еще будет сниться Вовке в его повторяющихся полярных снах.

“Эр ист…”

Ладно. Пусть — мальчишка.

Мальчишки однажды обязательно становятся взрослыми!