Кир Булычев - «Мир приключений» 1975 (№22)

А кто этот симпатичный штатский, который предлагает Терентию дорогую сигару, ласково заглядывает в глаза Бабушкина? Гроза преступного мира столицы, знаменитый сыщик российской земли Шидловский. На отдыхе? Или в погоне? Разве скажет!.. Со слов Терентия Бабушкин знает, что его близкая приятельница Ольга Модестовна живет в Джалите. Ухаживает за ранеными в той лечебнице, где Афоня Деготь. Друзья расстаются до вечера. Встреча — в ресторане. Бабушкин идет в лечебницу доктора Жане.

Врач и совладелец ялтинской больницы принимает Василия Бабушкина в розовом кабинете: на шелковых обоях розы, розовые кусты высажены в ящики из розового дерева. На стене в дорогой раме портрет седого ученого с белыми усами и снежной бородой — Макс Петтенкофер. В рамке поменьше — Илья Мечников у микроскопа. Фотографические снимки заставляют видеть жизнь не в розовом свете. “Во время эпидемии холеры в Санкт-Петербурге в 1908 году”. У деревянной церквушки — трупы. “Мечников с миссией врачей у тела жертвы чумы в Маньчжурии, 1911”, “В одной из китайских больниц для чумных больных — инъекция сыворотки через задвижное окно”. Не в первый раз Бабушкин разглядывает тут розовые кусты и ученых с умирающими от чумы и холеры. Жане в кресле, обитом мягкой розовой кожей, выписывает длинный, как товарный состав, счет. Итог оказывается большим, больше чем уже получил доктор.

— Господин больной Деготь моими стараньями вышел в здоровые люди. Он в здравом уме, в безжирном теле. Пищу может поглощать круглые сутки в астрономическом количестве. Курс лечения по моей европейской системе можно назвать чудом двадцатого века. Но таких чудес у нас много по счетам. (Он так и сказал!) Я выписываю его…

— Подождите. Я хочу еще подержать его у вас.

— Со вчерашнего дня — двойной тариф. Места нарасхват. Продукты питания дорожают непомерно. Наша Ялта потребитель, привоз стоит непомерных денег.

— Дайте ему все, что он просит, я заплачу, доктор.

— Тогда я припишу к счету еще, скажем, три дня.

— Пусть будет три дня…

Закрывая за собой дверь, Бабушкин отвел душу:

— Чумы на тебя нет! — Это в адрес процветающего врача.

Вечер выдвинул на ялтинском небе смуглую луну.

В ресторане за большим столом сытые господа слушали Терентия, который угощал их небылицами.

Господа мало пьют, но заказ обилен. (Они напьются после ресторана). Рыба с Волги, виноград из Ташкента, мясо из Орла, овощи и клубника из парников Гатчины. Разносолы из Москвы.

Василий Бабушкин останавливается у входа. Певица смотрит на вошедшего: вот это мужчина! Терентий увидел, что борец пришел, глазами передает ему: подожди.

— Господа! Предлагаю пари, если только у вас хватит наличных денег.

Что еще хочет сказать этот безнадежный космополит? Какое пари? У них ли нет денег!

У Путилова злобно сверкнули глаза, он не любит таких шуток. Барон хрипло хихикнул, Елисеев смеялся стремительными вспышками. Юшкевич подольстил:

— А зачем наличные? Одно имя, и всё!

— Уж не твое ли? — сказал Путилов.

Терентий знал, чем разжечь страсти этих сытых людей: — Кто самый сильный человек в России? Вы скажете, Иван Поддубный?

— Не ошибусь, — кивнул заводчик.

— А я знаю борца, который заставит вас поверить, что сильнее его человека нет.

Терентий под столом нащупал ботинком ногу Юшкевича, ему нужен союзник.

— Я расплачиваюсь за наш ужин и ставлю две тысячи против двух тысяч с каждого из вас, что матрос-борец Василий Бабушкин поразит всех своей фантастической силой. Он поднимет на своей спине стол, на котором разместятся десять человек.

— Ой! — вскрикнул Юшкевич, которому Терентий придавил ногу.

— Невозможно! — сказал Елисеев.

— Я бы взял такого матроса на свою яхту, — сказал барон Гинцбург.

— Десять человек не поднимет, — сказал Путилов.

— Даже девять, — сказал Шидловский. — Если я буду девятым.

— Разрешите пригласить за стол? — спросил Терентий. Певица проводила глазами рослого красавца, когда он подошел к столу петроградских господ, и запела:

Песня туманная, песня далекая

И бесконечная, и заунывная, —

Доля печальная, жизнь одинокая,

Слез и страдания цепь непрерывная…

Бабушкин за столом сказал приготовленную для этого случая фразу:

— Русскому не занимать силу у немца, француза и англичанина.

— Держу пари на ближайший гонорар! — выкрикнул Юшкевич.

Терентий открыл бумажник, отсчитал и положил на стол деньги.

Путилов потянулся за купюрами, проверил — две тысячи. Положил в свой карман. Надо было полагать, что он пари принял. Барон понял, что Терентий старается для борца:

— Зачем ему столько денег?

— Я бы мог ему дать две тысячи, но Василий Федорович хочет организовать чемпионат, — сказал Терентий.

— Я помогу ему и без пари, — сказал Шидловский.

— А знает ли он, кто вы? — спросил ядовито писатель.

— Человек! Убрать все со стола! — приказал гастроном-щик.

Певица привыкла к обстановке ресторана, пела, не теряла выразительности.

— А нет ли стола побольше, потяжелее? — заволновался Путилов.

— Я не сяду, — решил Елисеев. — Посажу вместо себя лакея.

— И то, — согласился Путилов, но взяло сомнение: — Они худые, эти людишки, пятьдесят пудов не натянут. Вот разве повара и буфетчика.

Певица, которую никто уже не слушал, подошла к Бабушкину, стойко заканчивая последний куплет:

Жаль нам допеть нашу песню унылую,

Трудно нам сбросить оковы тяжелый!..

Терентий и Шидловский сели на стол. Юшкевич тянул к столу Елисеева. Бабушкин сбросил пиджак, расстегнул ворот косоворотки, за которым показалась тельняшка. Певица была сообразительна:

— Зачем тебе это? Уйдем со мной!

— Битте шен, — галантно ответил Бабушкин. — Я стараюсь для друга.

— Кто из них тебе друг? В этой своре?

— Друг в больнице, я должен заплатить за лечение. Василий увидел в артистке своего человека.

— Тогда… придешь ко мне завтра, я возьму у них деньги, у них же…

— Ах, мадам, вы же знаете, что для моряка это невозможно.

Она поправила его:

— Не мадам, а мадемуазель. Меня зовут Жаклин, моя мать француженка. — И, пожав плечами, удаляясь от моряка, сказала так, что ее слова услыхали многие: — На широкой спине русского мужика сидят помещики, фабриканты, купцы, а с ними в компании всякая шушера. В этом нет ничего удивительного. Вот сейчас все это увидят.

Василий Бабушкин неторопливо забрался под стол. Грек-пианист забарабанил на плохо настроенном пианино. Из дальнего угла ресторана к месту представления направился морской офицер с погонами каперанга на белом кителе. Высокий лоб открыт, фуражка в руке, под дугами темных бровей великолепные и пытливые глаза, нос прямой, рот прекрасно очерчен. Представился всем и никому в отдельности: