Кир Булычев - «Мир приключений» 1975 (№22)

Терентий наблюдает: испитой босяк опрокидывает в горло мутную хмельную жидкость из жестянки, закусывает морским ежом. Английский офицер сгружает с машины рулоны превосходной кожи, лавочник-китаец тут же рассчитывается с ним. А Бабушкин не идет. Бабушкин — тот единственный человек, который может помочь в беде Терентию. В Ялте Терентий старался выручить Василия, его друга Афоню. Во Владивостоке Бабушкин может (а если нет?) спасти от неволи сына Ольги Модестовны…

“Миллионка” торгует, спорит, ругается, буйствует, ворует, обманывает, развлекается. Тут знают всё. А когда отплывает “Мэри Норт”?

Во Владивостоке закручены рельсы в порту, надпись гласит: “Конец Транссибирской магистрали”. В океанские ворота России вошли чужеземные военные корабли и еще не подошло время им отчаливать, увозя остатки разбитых армий. Но награбленное в молодой республике отправлялось в заграничные порты каждый день. Иностранные агентства с лживыми обещаниями сомнительных благ вербовали молодых людей в процветающую Америку (где было много своих безработных). Завербованных цинично переадресовывали на угольные шахты Австралии, Пенсильвании, отбраковывали, как скот, после повторного осмотра сердца, легких, зубов, пересортировывали и грузили в заселенные корабельными крысами трюмы. Бабушкина это возмущало. Он говорил Терентию:

— Безумное поветрие! Владивосток нонче постоялый двор…

Терентий шел рядом с Василием, думал свою думу. Сказал невпопад:

— Не волнуйся, дорогая, вместе порадуемся.

Бабушкин удивился:

— Какая тут радость? Мерзость!

— Извините, задумался. О чем вы говорили?

— Да все о том же. На что полагалась Германия, завязав драку на Западе? А японцы прибрали к рукам все, что плохо лежало под боком. Циндао. Маршалловы острова. Марианские, Каролинские, Хотят господствовать в Шаньдуне, Южной Маньчжурии, Внутренней Монголии, Фудзяне. Но Приморье и Сибирь им не по зубам.

— Своей головой надо думать. Народ, согласен, хороший. А правители с самурайским духом поганые. Порт-Артур еще обернется им всенародным горем. Русская кровушка отплатит им, вот увидите, в наших сыновьях. На их месте я бы с содроганием глядел на Электрический утес, где стреляла 15-я батарея защитников города, на сопку, где был штаб геройского генерала Кондратенко. Помяните мое слово, еще придут наши воины на русское кладбище в Порт-Артуре, где лежат в братской могиле 15 тысяч солдат, матросов и офицеров.

Чтоб сказать пророческое слово, не надо быть пророком. В русском народе живет правда, а правда далеко видит.

Собеседники шли по Маньчжурской мимо церкви, у которой чернел нищий люд, старики и старухи — коренные жители города. Стали подниматься в Рабочую Слободку. Терентий вспомнил дружка, замечательного морского офицера Дорофеева. Дорофеев служил на “Аскольде” [2] “Аскольд” пришел на север из Тулона. . Бабушкин, оказывается, знал, что в начале этой войны крейсер ушел в Средиземное море для совместных действий с англо-французским флотом. Но кто из них тогда мог предполагать, что высокотрубный “Аскольд” вместе с английским и французским крейсерами “Кокэн”, “Адмирал Опп” встанет на мурманском рейде!

На Абрекской улице Терентий сказал:

— Вот дом Пляскина, тут жил лейтенант Шмидт…

Бабушкин остановился:

— Давненько?

— В девяностых годах.

— Много воды утекло, много пролилось кровушки. Ему бы быть не на “Очакове”!..

— А где?

— На “Князе Потемкине-Таврическом”, — И объяснил свою мысль: — Обстрелял бы Одессу, высадил бы десант. Что матросам не хватило? Командира корабля, смелости, решительности.

Ушли из Владивостока “Лейтенант Малеев”, “Бравый”, “Грозный”. Терентий видел в бухте “Печенега”. Кроме этого вспомогательного крейсера, во владивостокских водах сейчас шаланды, шампунки со спущенными парусами. Транспорт “Шилка” отправился в Сиэтл. (На “Шилке” поднимут красный флаг в пути.) Терентий спросил:

— Вы знаете, Василий, каперанга Иванова?

— Встречались…

— Я большой друг его сводной сестры. Олежка, о котором я вам говорил, сын Ольги Модестовны.

— А мне не надо пояснять, кому и кем доводится этот парень. Сделаю все возможное и невозможное, но…

— Не надеетесь?

— А не надеялся бы, так не вел бы вас к моему железнодорожнику.

Василий Бабушкин в добротном костюме, на пиджаке четыре Георгиевских креста. Его вид, осанка, награды производили впечатление.

А где друг Василия Бабушкина Афоня Деготь?

Из окна 36 номера гостиницы “Золотой Рог” Афоня наблюдал за виадуком. После Ялты они пожили с Василием на родной стороне, а потом покатили на колесах, присоединились к борцам, так и добрались после красных дней до того места, где кончаются рельсы, — на кулички.

Когда по виадуку паровозы протаскивали вагоны, гостиница содрогалась, а номера наполнялись грохотом. Бабушкин забежал в номер, наказал Афоне ждать его и следить, какие составы и с кем пройдут к порту. Выйдя на железнодорожные пути, Бабушкин и Терентий обогнули несколько стрелок, перешли рельсы и направились на запасный путь, где вдоль вагонов расхаживал матрос в бушлате с японским карабином. Их остановил окрик:

— Стой! Назад! Военный груз. Я стрелять мастак, мигом делаю дырку в черепушке.

Бабушкин шепнул Терентию:

— Двум смертям не бывать, я напрямик, а вы его обойдите.

Две живых цели перед караульным матросом рассредоточились. Бабушкин запетлял, а Терентий отошел к крайнему товарному вагону. Караульный всмотрелся в фигуру Бабушкина:

— Братейник! Вятка?

— Вятка.

— Наша матка — евто Вятка, сестрица — рожь, братейник — нож.

— Митрич? — Цепкая память помогла Бабушкину вспомнить матроса-громилу на “Николае”. — Кого сторожишь, белая гвардия?

— Задний ход, своячок! Караульный родную мать не подпустит на выстрел. Однако покурить можа.

Бабушкин не курил, но потянулся к кисету земляка, скрутил козью ножку.

Терентий у хвостового вагона поднял камушек и ловко забросил в зарешеченное окно “Столыпина”. (Так назывались арестантские вагоны с той поры, когда крестьян насильно переселяли с обжитых мест на лесные просторы матушки-России.) Выглянуло личико не то ребенка, не то старца. Терентий невольно подумал вслух:

— Краше в гроб кладут.

Митрич не утратил настороженности:

— Эвто что за бубон?

— Из американского креста, — сказал Бабушкин и прибавил весомо: — Рыцарь Колумба!

— Нечистая сила! — Митрич сплюнул. — Замордовали сопляков. Зло берет на твоих лыцарей Колумба. Утром подняли писк: “Дяденька, кусочек хлебушка”.

— Не кормят?

— Накормят. В порту.

— А когда подадут паровоз?

— Когда ты напоишь меня в ресторане! — Митрич ухмыльнулся.