Александр Мартынов - В заповедной глуши

— Спит, — сказала Алька. Валька кивнул:

— Спит… Иди тоже поспи. Тут палаты пустые.

— Ребята тоже дежурить хотели, — Алька словно бы не услышала Вальку, — а Дмитрий Денисович не пустил…

— Это врач? И меня не хотел пускать… Иди поспи, говорю, чего ты? Я посижу.

— Нет, я не пойду, — покачала головой Алька. — Ты просто тут посиди со мной, хорошо?

— Да конечно, — кивнул Валька, устраиваясь удобнее. Потёр плечо.

— Он так и не сказал, кто он был там, в России, — тихо произнесла Алька. Валька пожал здоровым плечом:

— Тот же, кто и здесь. Боец.

— Я так и думала… — Алька вздохнула и шёпотом начала — нет, не читать стихи, а просто произносить строчки:

— Слава тебе, безысходная боль!

— Ну зачем ты это? — поморщился Валька. — Не надо такие стихи…

— Сероглазый король… — повторила Алька. И коснулась щеки спящего Витьки пальцами.

Таким жестом, что Валька сказал искренне:

— Жаль, что ты не моя девчонка. Повезло Витьке…

…В окне уже начало светать, когда Валька обнаружил, что Алька спит, уронив голову на тумбочку. Он подвинулся и даже хотел устроить девчонку удобнее, но побоялся её разбудить.

Поёрзав но тумбочке, Валька посмотрел на Витьку — и выпрямился, как ужаленный.

Витька смотрел на него. Смотрел и слабо, но отчётливо улыбался. Глаза у Витьки были бестолковые и сонные.

Мягко соскочив с тумбочки, Валька бухнулся на колени возле кровати. Зашептал:

— Ты меня слышишь? Слышишь, да?! Ты живой, здорово, ты живой… а вот смотри, Алька тоже тут, вон она спит, она устала очень, сидела тут… Ты как, тебе не больно?

Витька пошевелил губами и что-то такое изобразил лицом — это было похоже на гримасу новорожденного котёнка. Валька продолжал строить догадки:

— Ты пить хочешь? Тебе медсестру позвать? Тебе Альку разбудить?

Прежде чем он договорился до предложения станцевать посреди палаты, Витька, всё это время морщившийся, выдавил из себя что-то похожее на шёпот. Валька от радости только что не взлетел под потолок и, нагнувшись ниже, затрещал:

— Ты чего сказал? Я не слышал! Ты ещё раз повтори, только чтобы я слышал, а то я не расслышал…

— Я живой? — прошелестел Витька.

— Ё-моё! — взвыл Валька так, что Алька проснулась и птицей слетела к кровати…

…Вошедший через полминуты врач обнаружил:

— очнувшегося и слабо улыбающегося раненого, которому полагалось спать ещё часов шесть;

— распластавшуюся на его подушке девчонку, поливающую эту подушку слезами и пулемётными очередями целующую раненого в лицо;

— нелегала в белом халате на голое тело — этот стоял на коленях возле кровати, сжимал свободную руку раненого и дебильно улыбался…

Поединок- назвал Валька эту мрачную картину. Траншея и луг вокруг были буквально завалены трупами в сером и ковыльном. Валялось оружие — целое и исковерканное. Горела техника. Чернела и дымилась земля. На бруствере — в нескольких шагах друг от друга — стояли два человека. Тяжело, расставив ноги, ссутулившись — казалось, можно было слышать, как они дышат, хрипло и загнанно. Справа — русский пехотинец, без пилотки, в рваной на груди гимнастёрке с медалью «За отвагу» и окровавленной лопаткой в правой руке. Одна обмотка размоталась. Молодое курносое лицо было усталым и яростным, коротко стриженые волосы золотились на солнце, выглянувшем из-за горизонта. Слева — немец, без куртки, в перемазанной кровью и грязью рубашке, на которой стали почти неразличимы подтяжки. Светлые отросшие волосы на тоже непокрытой голове шевелил ветер, белые зубы оскалены, и такое же молодое лицо — так же устало и яростно. В кулаке немца был зажат длинный кинжал, перемазанный кровью, и только на рукояти сиял блик, похожий на блик медали на груди русского. На лице русского прямо-таки читалось: «Не хочу я тебя убивать, не в радость мне — но у меня мамка есть, а ты её сгонишь с земли…» Но и на лице немца было написано: «Я слышал ЕЁголос, голос Германии, и он велел мне убивать — умри!» И ясно было — сейчас они бросятся друг на друга.

— Валентин, — окликнул его Михал Святославич.

— Вы приехали?! — Валька повернулся. — Как там Витька?! Скоро он…

— Валентин, — Михал Святославич придержал мальчишку за плечо. Тот улыбнулся:

— Что случилось?

— Случилось… — лесник посмотрел прямо в глаза Вальке. — Шесть недель назад в Крыму, в бою с бандитами из татарского «Адалята»… — он перевёл дыхание, — …смертью храбрых пала дочь бретонского и славянского народа Мора Лаваль.

— Что? — весело спросил Валька. — Что-что?

С его лица сбегала краска, и оно становилось белым и плоским. Потом — серым. Как пепел.

— И ещё Жорка… обещал зайти… — почему-то сказал он. — Как вы говорите, что с Морой?.. А, да, конечно. Вы идите, я сейчас… — он отвернулся.

Подойдя к стопке картин, Валька свалил их в сторону. Листы картона с шорохом разъехались по полу. Пиная их ногами и со свистом дыша, мальчишка разбрасывал листы, пока не увидел то, что искал. Тогда он нагнулся и с каким-то усилием, будто свинцовый, поднял тот самыйлист. Со стоном поставил его на подрамник.

Aranel Ross-i-Ernil-i-nauth— гласила подпись под рисунком.

— Рыжая Принцесса, властительница дум… — прочитал Валька и застонал, сжав края листа.

Мора Лаваль улыбалась ему с высокого седла, чуть наклонившись и подбоченившись — на фоне чёрного леса.

— Не прощу-у… — прохрипел Валька, тряхнув лист. — Не прощу, слышите, не про-щу-у… Каждого. Сам. Лично. Убью…

— Валентин, — послышался голос от порога. Мальчишка обернулся. Михал Святославич всё ещё стоял там и смотрел в упор. — Подбери здесь всё.

— Да, — каркнул Валька. — Конечно. Это я просто. Искал.

— И ещё, — лесник чуть прищурился. — Если ты вздумаешь повести себя, как тряпка…

— …и покончить с собой? — спросил Валька и улыбнулся. — Нет, Михал Святославич, не надо так обо мне думать. Самоубийством избавляют себя от плена или бесчестья. А за такое просто мстят. И только. Но мстят до последнего вздоха. Или до последнего врага. А русский ни с мечом, ни с кулаком не шутит. Так вы учили?

Он вспомнил, что во время последнего посещения Витька прочёл такое стихотворение — печальное, Валька ещё посмеялся над ним: ты что это, победа, а ты в декаданс впал…