Том Шервуд - Люди Солнца

– Мистер Том, – сказал один из них. – Понятно, мы не знали, что это дело задевает вас. Потому просим это недоразумение устранить.

И, протянув, отправили в мою ладонь две золотые гинеи. Затем, с безмолвным обещанием тяжёлого разговора, метнули на стойку к трактирщику две его серебряные монетки.

– Да вы что, псы, – часто задышав, с хрипом выдавил тот. – Да ты что, гнус… (Это уже ко мне.)

– Ты, очевидно, хорошо слышишь, – со стуком поставив пустую кружку на стойку, сказал я. – Тем не менее – повторяю. За твою грубую нечестность по отношению к скрипке, к мальчишке и к нашему разговору – закроешь трактир и наймёшься в матросы. Со своей стороны – я долг за обед закрываю.

Сказал и выложил на стойку шестипенсовик.

– Я хозяин трактира!! Я имею патент!! У меня скрипку украли!!

– Ни одного судью ты в этом не убедишь, – сказал кто-то за моей спиной, и, оглянувшись, я увидел компанию человек в двенадцать, переместившуюся к нам из-за соседних столов.

– А я не в суд, – трактирщик выпрямился с надменной угрозой. – Я до самого Тома Шервуда дойду и пожалуюсь…

Такого хохота трактир, очевидно, ещё не слышал. Стоявшие рядом перегибались в поясах и хохотали так, что, казалось, лопнут вздувшиеся на шеях вены. Матрос, который угостил меня вином, повернулся спиной к стойке, опрокинулся на неё спиной и, болтая ногами, выл, вытирая слёзы. К нам бежали из-за всех столов и пытались расспрашивать стонущих от дикого ликования матросов и, получив полувнятные ответы, так же подхватывались хохотать.

Три или четыре минуты я стоял с поднятой рукой, успокаивая хмельных работников синей пашни. Наконец, добыв достаточную тишину, сказал двум наёмникам:

– Есть возможность оставить ваше нищее и грязное ремесло и попробовать жить нетяжёлым и уважаемым всеми трудом.

– А каким? – разом спросили несостоявшиеся ищейки рыжего Чарли.

– Этот вот, – я кивнул на детину, – завтра уйдёт в матросы. А вы берите его трактир в управление и продолжайте кормить всех, кто к этому месту привык. Пройдёт год, бывший хозяин вернётся из плавания, вы за этот год покажете, на что способны, мы снова соберёмся – и что делать дальше решим.

Наёмники с нескрываемой радостью переглянулись и разом, сдёрнув шляпы с косматых голов, поклонились.

– Да-ты-кто-та-кой?! – прохрипел трактирщик, побагровев.

– А ты, друг, сам подумай. Давай, давай. Наморщь череп.

И вышел, провожаемый вновь разрастающимся хохотом.

Для меня было бы великим счастьем спасти ещё хотя бы одного ребёнка из тех, кто, потеряв дом или родителей, добывают средства к жизни воровством или разбоем. Потому и пригласил несостоявшихся врагов Дэйла в замок. Они и явились, но, к моему изумлению, не в воскресенье, с каретой, через неделю, а утром на следующий день.

Словно какой-то невидимый огонёк вспыхнул в моём замке, огонёк, на который из невидимого же мрака стали приходить люди.

Да, было раннее утро понедельника. Наскоро умывшись, я спустился вниз.

Во дворике за галереей стояли Дэйл и Барт. Они, поливая друг другу, по очереди умывались.

– Доброе утро! – подходя, поприветствовал их я.

Торопливо вытираясь двумя краями одного полотенца, они, широко улыбаясь, подошли и пожали мне руку.

– Как спалось? – спросил я Барта. – Признаюсь – всегда переживаю, как новые люди чувствуют себя в моём замке. Дом для вас вчера успели устроить?

– Это изумительный дом! – воскликнул Барт. – Рядом с Дэйлом! Первый этаж такой просторный, мы с Милишкой вчера от стены до стены бегали! Целых четыре комнаты наверху, а главное – чердак! Он почти точно такой же, как тот, на котором мы познакомились!…

И в эту минуту на втором этаже раскрылась, негромко скрипнув, балконная дверь и на маленький округлый балкончик вышла невесомая, прозрачная фея. Тонюсенький стан подхвачен широкой розовой лентой, навёрнутой на шёлковую белую ночную рубашку, подаренную вчера принцессе Анной-Луизой. Крупные локоны светло-русых волос подчёркивали фарфорово-белую кожу полудетского личика, а большие голубые глаза были ещё тёплыми после сна. Тонкие руки прижимали к груди сладко прижмурившего глазки котёнка. Фея подошла к краю балкончика, склонилась над балюстрадой и домашним таким, безмятежным голосочком сказала:

– А мне сегодня шестнадцать лет.

Барт, выпучив на нас глаза, испуганно сообщил:

– А я-то забыл!!

– Праздник! – быстро сказал я ему. – Ты не знаешь ещё, какой сегодня будет в «Шервуде» праздник!

– Я проскачу на ферму, – кивнул мне Дэйл, – позову оттуда всех наших!

– Давай, – кивнул я в ответ. – Пока не вернёшься – мы завтракать не сядем.

Дэйл побежал к конюшне. Барт подхватил полотенце, кувшин и поспешил в дом, каменный, старый, пыльный, гулкий, так внезапно очнувшийся после многолетнего сна. А я устремился в каминный зал. И вдруг утратил напрочь и счастье на лице, и улыбку: над «Шервудом» пронёсся удар невидимого, замурованного где-то в каменной кладке колокола. «Тай сигналит. Что-то случилось».

Мы столкнулись в галерейном переходе из хозяйственного двора на плац.

– Опасность, – сказал Тай, и я мгновенно ощутил колкий озноб.

Слово, которое он произнёс, в его устах значило именно то, без метафор. Тай круто повернулся и зашагал к каминному залу. Последовав за ним, я увидел стоящих на верхней ступеньки большой лестницы Готлиба и Робертсона. Оба – в полном боевом оснащении. Теперь мы уже трое топали за деловитым японцем, а он вёл нас в сторону цейхгауза с лабиринтом. И вот, в одном из переходов нам преградила путь синяя, свежекованная решётка. И за ней, в пяти ярдах, тоже виднелась решётка, а между ними сидели у стены на корточках люди.

– Нет нужды беспокоиться, – усталым голосом сказал один из них и встал. – Я пришёл не как враг. Я о прощенье пришёл просить. Здравствуй, Том.

– Не узнаю, – ответил ему я, пристально вглядываясь в высокую, чуть согнутую фигуру, землистое лицо, седые длинные волосы.

– Ну да, – грустно ухмыльнулся он. – Даже метки, по которой меня можно было узнать, не осталось.

И он поднял руку. Я увидел на его кисти давно заживший бурый квадрат голого мяса, и ещё не догадавшись, но невероятным образом чувствуя, что догадка будет ужасной, оцепенел.

– Хумим-паша срезал, – сказал человек. – Сделал из моего льва что-то вроде настольного медальона.

– Подними-подними-подними! – прошептал я Таю.

И, едва только он поднял решётку, бросился и обнял вздрогнувшего от моих объятий пришельца.

– Стив! – проговорил я, отстранившись. – Выжил! Ах, молодец!

И он, вдруг мучительно оскалив зубы, резко отвернулся к стене и беззвучно, тряся седой головой, зарыдал.