Петр Сергеев - Когда открываются тайны (Дзержинцы)

Любочка пережила те мгновения, когда из сердца навсегда ушел самый близкий по крови человек. Поэтому ее даже не взволновало появление Демидова.

Владимир Николаевич пришел вместе с игуменьей. Он сухо поздоровался с дочерью, извлек из-под кровати полукруглый кожаный саквояж и стал рыться в нем, перебрасываясь с Викторией короткими фразами, по которым нетрудно было догадаться, что вопрос об отъезде Любочки уже решен. Подготовка к побегу велась, очевидно, давно. О Любочке они говорили в третьем лице, как будто она совсем не присутствовала здесь.

— Что на ноги? — строго спросил Демидов.

— Полусапожки! — ответила Виктория, проворно извлекая из саквояжа новенькую дамскую обувь с высокими отороченными голенищами на блестящих застежках. Полусапожки были положены на кучу свертков, которые Демидов складывал отдельно.

В это время мимо двора с гиком и свистом пронеслась ватага детдомовцев. Из хаоса шумов отчетливо выделился пронзительный кошачий визг. Это маленький Сережа, любимец Грицюка, давал о себе знать.

Демидов скрипнул зубами от злости, а Виктория нервно задернула штору.

— Где отец Николай? — спросил Демидов.

— Ждет вас в подвале...

Демидов бросил нетерпеливый взгляд на часы, потом на разбросанные по кровати вещи и вдруг распорядился:

— Сложите, Виктория, в чемодан, как было... Накормите дочь... А ты, Люба, переоденься... нам скоро выезжать.

— Папа, я никуда сегодня не собиралась, — мягко возразила Любочка, чувствуя, как неистово заколотилось сердце.

— Умница! — похвалил Демидов, едва сдерживая раздражение. — Такие вещи не делаются на виду. Матушка Виктория поможет тебе переодеться. Через час отплываем в море.

— А как же бабушка? — испуганно спросила Любочка. — Не могу же я ее бросить, оставить... — Ей хотелось добавить: как ты когда-то оставил всех нас, всю семью, пускаясь в безвозвратное путешествие по мутному потоку.

— Дочь моя, — вставила слово Виктория, подходя к Любочке и снова обнимая ее жесткими руками за дрожащие плечи. — Найдется и твоей бабушке место в монастыре.

Но Демидов словно чувствовал в молчании дочери какое-то сопротивление, неподатливость.

— У нас свой особняк... Понимаешь: свой особняк на берегу озера Балатон... Ты будешь принимать гостей в роскошной вилле, кататься по озеру на собственной яхте...

— За ослушание родителей нас ждет вечная мука, — глухо вторила отцу Виктория.

— Я все брошу, — перебивая игуменью, продолжал Демидов. — Мне надоело скитаться по свету, как бродяге. Я пошлю к черту всех своих шефов. У меня много денег... Теперь я хочу купить это все... и для тебя... и пожить спокойно.

— Укроти гордыню свою... Смирись! — наставительно гудела Виктория.

Демидов выхватил из чемодана пачку каких-то бумаг и потряс ими перед лицом дочери.

— Если ты меня любишь, отец, ты должен остаться, — спокойно сказала Любочка.

— Здесь?! — нервно воскликнул Демидов, швыряя бумаги на дно чемодана, — в этой дыре? Пойти на поклон к чекистам, когда у меня в руках миллион?! Ха-ха-ха!.. — Он вдруг жутковато захохотал, опускаясь на кровать рядом с раскрытым чемоданом.

В это мгновение под окном, уже затемненным сумерками, опять прозвучал пронзительный кошачий визг.

— Да мы эту голытьбу сотрем в порошок! — кивнув рукой на окно, прохрипел Демидов. — Они у меня забрали все. Но родную дочь я как-нибудь вырву на свободу. Не хочешь сама — насильно увезу. Не понимаешь сейчас — разберешься после. Благодарить будешь. Делай все, что прикажет матушка Виктория! Я сейчас вернусь.

— Поклонись в ноги родителю, — рокотала над ухом Виктория.

Любочка подняла голову, чтобы решительно повторить свое последнее «нет», но дверь без стука распахнулась. Горбунья визгливо запричитала, стиснув виски ладонями:

— Спаси нас, всевышний, от антихристова нашествия: кажись, матросы с «чекою» нагрянули... Вас, владычица, к себе требуют...

— А отец Николай где?! — выкрикнул Демидов, хватаясь за револьвер. Он со злобной укоризной глядел на дочь, пока горбунья объяснила:

— В погребе он, сердешный, со своими причиндалами. Огольцы проволочки его посметали и каменьями двери приперли. Наружу отца Николая не пущают.

— Задержите матросов в прихожей, пока дочь выйдет к беседке, — четко распорядился Демидов игуменье. — Ведите ее через потайной вход в палисадник.

Эти слова уже были обращены к горбунье.

— Папа, остановись! Они нас не тронут, папа!

Но Демидов выскочил за дверь.

Оставшись наедине с горбуньей, Любочка оробела больше, чем в присутствии озлобленного и решительного отца. Горбунья уперлась плечом в угол и чуть сдвинула его с места. Затем распахнула дверцы шкафа, указывая на образовавшийся темный пролаз:

— Лезь, спасай свою душу!..

— Отстаньте, бабушка! Я никуда не полезу, мне страшно!

Во дворе раздались револьверные выстрелы.

В монастырские ворота барабанили прикладами моряки.

Монашка ухватила девушку костлявыми руками за запястье, шепча:

— Иди, голубушка, не то родитель твой вместе с расстригой Николаем порежут всех нас, и тебя, безгрешную, не пощадят. Зверье они!

Монахине удалось подтянуть Любочку к раскрытому шкафу.

Любочка схватила сапожок с узорной оторочкой и в отчаянье стала бить им горбунью по рукам, по голове, по лицу.

— Уйди! Вы все здесь зверье! Пусти!

Но монашка рычала в ответ, обнажая кривые пожелтевшие зубы, мотала головой и упрямо тащила девушку в подполье.

Любочку обуял ужас. Она закричала.

В этот момент оконная рама, выбитая чем-то тяжелым, с грохотом упала на подоконник. Тонко зазвенели, рассыпаясь по полу, стекла. В оконном проеме показалась усатая физиономия матроса. Он был без головного убора, лицо и руки кровоточили.

— Жива, голубушка! — обрадованно воскликнул он и добавил торопливо: — Скорее лезь ко мне сюда, прямо через окно. Один бандит с черного хода в монастыре скрылся. Не наделал бы тебе беды, доченька.

Любочка, как маленькая, упала матросу на руки. Он выхватил ее из монастырского застенка. Горбунья ловила девушку за руки, потом, махнув рукой и перекрестив оконный проем, юркнула в подполье сама.

Матрос с Любочкой, между тем, бежали по двору к погребу. Вход в погреб был ярко освещен бездымным костром: кто-то догадался зажечь неподалеку сноп камыша.

Когда они приблизились к костру, то прежде всего увидели Грицюка. Комсомолец сидел на камне боком к пламени, сгорбившись от боли. Над ним наклонилась женщина с растрепанными волосами, в изодранной одежде, и перевязывала лоскутом кровоточащее плечо. Чуть поодаль стоял открытый цинковый гроб, а в нем — радиопередатчик, опутанный антенной. Труп отца Николая лежал рядом с крышкой гроба.

Любочка с матросом бросились к Грицюку, стараясь помочь. Женщина в изодранной одежде подняла голову, и Любочка увидела перед собой знакомое лицо цыганки. Оно было в кровоподтеках, из разорванного уха с колыхающейся большой серьгой сочилась кровь. Глаза цыганки заискрились радостным огоньком.