Григорий Василенко - Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

Намитокова больше всего заинтересовали обстоятельства бегства Мацкова из Новороссийска. Он с ходу задал ему много вопросов, уточняя детали проникновения на «Апостолос», место расположения тайника на судне, спросил, кто его видел из судовой команды, знают ли матросы его имя...

Мацков и тут отвечал весьма красочно, подчеркивая опасности, которые подстерегали его на каждом шагу, и, видимо, покорил непроницаемого черкеса.

— У вас там остались надежные люди? — спросил Намитоков. — В Новороссийске, Екатеринодаре...

На ум сразу никто не приходил. Надо было подумать, кого назвать, а Намитоков не сводил с него глаз. Адъютантская служба приучила Мацкова ко многим неожиданностям, и он всегда выходил из довольно сложных ситуаций, угадывая, что именно хотели от него услышать.

— Могу положиться на свою многочисленную родню и только на тех, кого лично знаю. Таковых у меня немало, но они разбрелись, притихли, — уходил от прямого ответа Мацков. — Есть даже в Грузии.

— Где вы были в Грузии?

— В Тифлисе и Батуме.

— А скажите, Мацков, кто знает о вашем отъезде за границу?

— Никто.

— Не торопитесь. Подумайте.

— Да, совсем упустил... Переводчик, конечно, и его дочь. Больше никто.

Мацкова попросили выйти в коридор и там обождать. Намитоков и Дробышев долго совещались за закрытыми дверями, решая судьбу бывшего адъютанта, в преданности которого они не сомневались. Он им понравился еще и своей покорностью. Мацков ходил по коридору и молил бога помочь ему выбраться из бездны, в которой он оказался, и прибиться к счастливому берегу. В Константинополе такого берега он под собой не почувствовал. Его словно покачивало на мелкой волне, как бревно, попавшее в море, и конца этой качки не было видно. Его сейчас страшил порог дома, где он находился, как некая зловещая черта, переступив которую он может оказаться никому не нужным, даже если будет подыхать под забором.

В ожидании ему ничего не оставалось, как гадать о возможных предложениях, но то, что он услышал, никак не приходило в голову.

— Вы согласны с нами работать? — спросил Намитоков, ничего не поясняя.

Мацков, не задумываясь, тут же с напускным удивлением ответил:

— Господа, что за вопрос... Я в вашем распоряжении. — Он посмотрел на Дробышева, как бы спрашивая, правильно ли ответил, а тот переглянулся с грозным Намитоковым.

Ему предложили вернуться в Россию, которую он покинул, как полагал, навсегда. Мацков какое-то время стоял, как загипнотизированный, но на обоих собеседников это не произвело заметного впечатления. Их трудно было удивить какими бы то ни было сценами из жизни эмигрантов.

Получив согласие Мацкова, Намитоков стал его временным опекуном, взяв подопечного на полное иждивение и изолировав от внешнего мира. Намитоков и Дробышев усердно распространяли слух о том, что Мацков уехал в Прагу, а оттуда — на лечение в Швейцарию. Поначалу они не раскрывали ему всего того, что предстояло делать в России, иногда приводили к нему бывших высокопоставленных особ, которые излагали свои прожекты, что и как следовало бы предпринять, чтобы укротить русского мужика и расправиться с большевиками. Мацков всем представлялся как Зимин Александр Иосифович, штабс-капитан, больше слушал, а о своих политических взглядах говорил путано, пытаясь, как всегда, подстроиться под собеседника. Почти все посетители старались выяснить его отношение к царю и церкви, самостийности Кубани, знание уклада жизни казачества и многие другие вопросы.

После того как Намитоков и Дробышев пришли к заключению, что он выдержал проверку, ему объявили о предстоящем отъезде в Грузию, а оттуда — на Кубань, поскольку эта дорога ему была хорошо известна. Существо задания сводилось к организации на Кубани подпольных групп на базе мелких артелей (благо что большевики в то время допускали частную инициативу). Это должны быть небольшие мельницы, лесопилки, маслобойки, сапожные мастерские и тому подобное с числом компаньонов три — пять человек. В дело рекомендовалось вовлекать только надежных людей.

— Нам нужны и подпольные группы, и деньги, — разъяснял Дробышев, — для поддержки действующих там зеленых, а здесь — нас, иначе мы все подохнем с голоду.

Однако это было далеко не все, что от него хотели. Задания Мацкову прибавлялись на каждом инструктаже, но от кого они исходили, Дробышев и Намитоков ни разу не обмолвились, а Мацков не решался спросить.

— С чего думаете начать? — спросил Дробышев на одной из встреч.

— Попытаюсь устроиться в Кубсоюз...

— Почему «попытаюсь»?

— Устроюсь...

— Именно так. А потом?

— Организую ячейку.

— Кстати, имейте в виду: ячейка — очень модное слово у большевиков. Советую чаще его употреблять. Кубсоюз — то, что надо, но я бы отдал предпочтение небольшой артели. Надежнее, все на виду.

Мацков терпеливо выслушивал инструктажи, задания и, кажется, все понимал, но Дробышев и Намитоков еще и еще раз напоминали, уточняли, что он должен делать в России.

— Как можно быстрее установите связь с полковником Бересневым, который должен находиться в станицах Самурской или Ханской. Полагаем, что он придерживается данных ему инструкций, однако мы весьма обеспокоены продолжительным молчанием полковника. Так ему и передайте. Не найдете Береснева, попытайтесь связаться с самим Рутецким-Беловым и у него наведите справки относительно посланной к нему связи.

Мацков обещал выполнить это задание Дробышева, хотя в душе сомневался в успехе такой миссии. Поинтересовался паролем для связи с Бересневым.

— Пароль получите, — сухо сказал Намитоков, дав понять, что всему свое время.

От опекунов Мацков узнал, что незнакомый ему Береснев, ранее заброшенный на Кубань, якобы сколотил отряд зеленых чуть ли не в триста человек и должен был поддерживать отряд полковника Рутецкого-Белова. Еще поручалось привезти или найти возможность переслать в Константинополь не больше и не меньше как декларацию, в которой бы содержалась просьба представителей отделов о несогласии с монархическими тенденциями в среде кубанской эмиграции, претендующей на представительство Кубани за границей. Мацков не сразу понял смысл этой просьбы Дробышева и просил разъяснить ему подробнее.

— Декларация — это своего рода грамота, — пояснил Дробышев, — которая давала бы формальное право заграничной кубанской раде сноситься с иностранными державами, заключать с ними военные и экономические договоры.

Он посмотрел на Мацкова и, не будучи уверенным, что до него дошло, добавил:

— Отделы как бы и нас уполномочивают от имени Кубани вести внешние дела.

Дробышев напомнил и о прожекте, над которым корпел, и просил поинтересоваться у казаков, как они отнесутся к положениям, касающимся иногородних.