Владимир Смирнов - Над океаном

— Вожжами... И я не курю! И не курил никогда. Пятнадцать минут мало, коллега по некурению?

— Хватит. Разрешите?..

...Ребята помолчали, как положено. Пару минут подымили, сосредоточенно созерцая папиросный дым. Потом Коломиец негромко заметил:

— Мужики, мы ж воюем. Война-то ведь не кончилась еще. А?

Гадлевский быстро возразил:

— А в грозу вляпаемся?

Бикмаев блеснул татарскими глазами-щелками:

— А зачем тебя учили?!

Постышев раздумчиво протянул:

— Кабы одна гроза...

Чернюк пробормотал:

— Это кого жена с детьми не ждет — тому гроза...

Мул сплюнул табачинку, попавшую на язык:

— Бросьте, мужики. Не в такие погоды летали. Я уж про машины не говорю. А тут только и делов — дорога подлинней, так зато все в один конец. Ей-богу, бросьте, отцы, в самом-то деле.

Полканов отшвырнул папироску кому-то под каблук и резюмировал:

— Короче. Летим, командир. Дуй к начальству...

В три часа ночи пошел дождь. Сильный. Не пошел даже, а хлынул. Толик услыхал сквозь тяжелый, без сновидений сон его хлесткие удары об оконные стекла — но, не успев даже расстроиться, вновь провалился в забытье.

Где-то к рассвету дождь утих. Летчики беззлобно, по укоренившейся традиции ругая «везуху», небо, дождь, метеорологию (как положено!), шлепали по лужам к самолетам. Рассветные последождевые тучи, тяжело уползая за край леса, розовели низко и благодушно.

Самолеты стояли, влажно блестя полировкой. Скоро в этих отполированных лоснящихся плоскостях появятся вмятины, задиры, пробоины, ожоги... А на крыле каждой машины — тряпка, вытереть ноги. Ай да технари!

Толя не спеша вытер о тряпку сапоги, сказал «спасибо» одобрительно улыбнувшемуся молодому технику-сержанту и забрался в кабину. Он должен взлетать первым. Он должен взлететь первым, а полосу совсем развезло.

Ладно. Не первый год замужем, рассеянно думал Толик, аккуратно и быстро готовя к запуску машину. Только бы направление выдержать на разбеге. Самое главное — это направление. Полосы, надо думать, хватит, даже при такой грязи. Правда, машина перегружена бензином...

Он на секунду представил себе, как на взлете не удерживает направление (скользко!), сходит с полосы, от мгновенной боковой нагрузки летит шасси, машина на разгоне, на полном газу грохается пузом — полными баками! — о землю и!.. Он зажмурился и помотал головой, словно гигантское оранжевое пламя взрыва уже жгуче опалило его глаза.

Он включился в связь. Все как обычно. Только яблоко вот мешает. Здоровенное яблоко. Он его на животе пристроил, под комбинезоном — больше ж некуда.

Толик доложил сухо, по форме, и попросил запуск.

— Запуск разрешаю, — так же сухо ответили наушники.

— Понял. К запуску! А-ат винта!

Мотор радостно взревел, прыгнули стрелки приборов. Толик прогнал двигатель на всех режимах. Полный порядок. Можно...

— Я «Кедр Первый». Запуск произвел. Все нормально. Заправка полная. Прошу выруливание.

— Разрешаю выруливание «Кедру Первому».

— Понял.

Ну, поехали. Ох, как же туго идет машина — и на газах, на газах. Та-ак, поворот — а, ч-черт, как заносит!

Самолет юзит по мокрой траве, по глине скользкой, как мыло. Тормозов нет, нет, нет, и потом неожиданно они схватывают, и машину тащит боком.

Опять поворот, тормознул — и опять занесло. Вот сейчас, прямо на выруливании, подломаться — во красота. Сраму-то, сраму не оберешься.

— Не дергай, — просипели наушники. — Не дергай тормозами. Куда ты торопишься? У тебя уйма времени...

Ладно. Доедем. Уже на исполнительном. А полоса впереди блестит, переливается. Как вода. Мокрая, склизкая, лоснится даже. Ждет. М-да...

— «Истра», я «Кедр Первый», прошу взлет.

Сквозь мерцание вращающегося винта подрагивает вдали, в конце полосы, синий лес. А полоса — она не такая уж длинная...

А в наушниках — тишина. Наверное, полковник сейчас расстегивает ворот кителя. Еще можно отменить взлет. Еще вполне можно закрыть полеты и отменить все это дело.

— «Истра»! Я «Кедр Первый». Повторяю: прошу взлет!

— Слышу, слышу... Ну... Давай, парень. Вам — взлет!

Оглянулся назад. На линейке стоят его истребители, кабины уже закрыты, бликами вспыхивает встающее солнце на лопастях беззвучно вращающихся винтов. Немного дальше, в стороне, у барака столовой видна кучка летчиков и техников — наблюдают. Сейчас там наверняка тихо...

Ну, теперь все. Вывел на взлетный режим двигатель. Шаг винта — на «легкий». Мелко дрожит на амортизаторах приборная доска. А вот справа от вариометра красочка уже маленько облупилась — надо же...

Все в порядке? Толя моргнул, огляделся — и неожиданно даже для себя сбросил тормоза. Машина медленно тронулась.

Неспешно, подрагивая, пополз вверх указатель скорости. «Еще можно затормозить, еще можно прекратить», — мелькнула дурная мысль. Надрывно ревет мотор, и уже не ползет, а набегает, и все быстрей и быстрей, лес в конце полосы. Шлепают по плоскостям и брюху, хлещут струи воды из-под колес. Скорость уже достигла взлетной, уже перевалила за «отрыв», а «як» бежит, ему тяжело, он перегружен, и его колеса вязнут в грязи, он не хочет вверх! Стремительно взмокают руки, леденеет спина, и глаза щиплет потом; накатывается уже не синий, а явно зеленый, явно близкий лес. Ну-ка, ручку чуть вперед. Хвост оторвался от земли — так... А на лес не смотри, не смотри, не смотри — а он уже надвигается на капот! Не смотри! Теперь ее на себя... еще чуть-чуть... еще малость... Есть!

Самолет рывком отрывается — вот уж действительно «отрыв»! — от земли, лезет вверх, роняя грязь с колес на близко проносящиеся кроны сосен. Скорей «поджать лапы». Стук-стук под брюхом, красные лампочки сигналят: «Шасси убрано!» Знаю, сам знаю, машина пошла легче.

Взлетел!

Отчетливый хрипловатый вздох долетает с земли.

— Я «Кедр Первый». — Мой голос спокоен, я спокоен. Все нормально. Иначе и быть не могло. — Я «Кедр Первый». Взлет произвел.

— Вижу...

Взлетели все...

Толик чувствует сквозь майку холодок еще не нагревшегося яблока. Яблоко! Позавчера вечером они все вместе ухитрились вырваться на часок в город. Они так давно живут в тайге, на краю земли! На краю земли — в начале океана. За спиной — тысячи километров тайги, впереди — тысячи миль воды. А база — это склады, ангары, бараки. Устали они. А тут — город. Для них сегодня — великолепнейший из городов. Утомленный перегрузкой военного производства, немыслимым перенаселением эвакуированных, напряжением четырех лет войны. Но это был город! Изумительно пыльные тротуары. Улицы восхитительно обшарпанных домов. Даже заплеванные урны, настоящие милые довоенные урны есть на углах! И базар.

Они попали на базар. Он гудел, урчал, ворочался и клокотал даже вечером, окутанный дымом, чадом, истекающий азартом и голодом, песнями и горем. Тут продавали и покупали мирные вещи. И военные, впрочем, тоже. Коломиец тут же купил пять носовых платков и был страшно доволен.