Владимир Смирнов - Над океаном

— Во! — объявил он ребятам. — Во — платки! В санчасть вечером к девочкам пойду. Нос сморщу — вроде на чих. И выдерну из кармана вот это! — И он действительно «выдернул» и помотал перед изумленными парнями прозрачным с кружевами платком. — Ну как, а? Сразу видно культурного человека, а?

Мул тут же прищурился и вкрадчиво осведомился:

— Коль, а Коль! Это... — Он хихикнул, его прямо распирало, от коварства. — И что ж... Они все, что ль, такие? А?

— А что? — подозрительно спросил Коломиец, насторожившись. О, он знал, очень хорошо знал своего приятеля. Остальные уже заранее улыбались, предвкушая подначку.

— Так тебе ж их подарить придется, и притом срочненько...

— Кому это?

— Да уж не знаю. Но так думаю, что подаришь ты их Тасеньке. Но только учти, что платки твои — мелкий порох перед личностью капитана Ластикова из третьей эскадрильи.

— А может, тебе их подарить?

— Не, мне не надо. Ежели мне, то мне их самому дальше дарить придется. А этого я никак не могу допустить, ибо люблю тебя, мой боевой друг, куда больше дуры Тасеньки, которая не видит всех тех...

— Тебе чего надо?! А?! Чего?! Ты напросишься!

— Да ничего мне не надо, только подари ты их другой медичке. Продемонстрируй Тасеньке всю глубину и величие души летчика.

В этот расчудесный момент беззлобного подначивания и откровенного здорового ржания крепких парней Толя и увидел яблоко. И сразу полез в карман. Он даже не помнит сейчас, сколько он заплатил. Цена была потрясающей, и ошарашенно притихшие парни молча смотрели, как он отсчитывал кредитки. Он взял эти деньги, заработанные им, налетанные им над открытым морем, в облаках, над тайгой, в полетах патрульных, разведывательных, конвойных, в перехватах и атаках, во всем том всеобъемлющем понятии и действии, что именуется невзрачно, но весомо — «боевое применение». Он взял их купить подарок Ольге — за сына. Чего-нибудь такого!.. И купил сыну вот это роскошное яблоко. Огромное, таких он не видел. С небольшой арбуз, честное слово. Желто-красное и, самое удивительное, почти без запаха, оно источало лишь еле уловимый тонкий аромат, получше любых духов. Да, это было яблоко. Без сомнения, это было яблоко — Король Всех Яблок. Ребята, увидев его в руке Анатолия, ахнули. И вот теперь он вез это яблоко на животе, мечтая о том, как покажет его Ольге, а потом они вдвоем покажут его сыну. Сын-то еще и не видел яблок. Какие там яблоки в такой дыре! У них вон даже в офицерской столовой дают пить хвойный настой к обеду — стакан темно-зеленой, густой, оглушительно-горькой жидкости. Это в возмещение недостатка витаминов и как профилактическое, чтоб оно пропало, средство от цинги. А ведь ребенку хвои не дашь, а витамины ему нужны. Да-а, такое яблоко — это подарок...

...Ну, а вот и оно самое — грозовой фронт. Далеко впереди лежит волнистая бесконечная полоса сплошных облаков. Издалека это очень красиво: яркое голубое небо, лежащее на белой пушистой подушке. Подушка эта пуховая постепенно темнеет книзу, переходит в голубоватую, дальше в грязно-серую, синюю, и внизу она почти черная. В этой толстой подушке, неподвижной как будто, застывшей недобро, изредка взблескивают молнии. Неподвижная, прочная, мертвая стена — а в ней бесшумно мигает неземной слепящий краткий свет. А под ней мерцает темно-синяя плавающая пелена падающей воды, сверкая и переливаясь. Вот это и есть грозовой фронт.

Влезать в эту подушку никак не хочется; да чего там «не хочется» — нельзя! В голову лезут параграфы «Наставления по производству полетов», сразу, как по заказу, откуда-то из темных дебрей памяти выбираются торопливо, налезая друг на друга, жуткие рассказы бывалых — истории о погибших, сгоревших, потерявших ориентировку, оплавленных, убитых разрядами и черт-те что еще. Нельзя! Обойти? Нет, не стоит и пробовать: стене конца не видно, а горючего в обрез, оно рассчитано по литрам. Значит, надо перепрыгнуть.

Толя послушал нарастающий треск, скрежет и хрюканье грозового эфира, решил не пугаться и, покачав крыльями: «Делай, как я!», потянул ручку на себя, толкнув вперед сектор газа. Мотор заревел нотой выше, и машина послушно полезла вверх. Он оглянулся — группа слаженно перешла в набор высоты, следуя за ним.

Выше, выше, еще выше. Покачиваясь, ползет стрелка альтиметра, накручивая сотни и тысячи метров. Искрами вспыхивает на лопастях солнце; уходит, тонет, размывается в голубой глубине запрокинувшаяся, как лицо, земля. Стеклянное небо — безмолвное, бесконечное, оно впитывает, всасывает в себя, обволакивает. Стеклянное небо. Дымчатая призрачная земля. Белое, текучее — да, оно словно течет, струится! — ледяное солнце.

— Всем «Кедрам»! Перейти на кислород!

Привычно пристегнул маску. Открыл вентиль. Вдох-выдох. Потекло прохладное нежное дыхание. Тонкой, еле слышной струйкой заскользила по трубкам его жизнь. Чуть слышно постукивает — скорее, это постукивание лишь угадывается. Клапан автомата: «Тук-тук... Тук-тук...» И сердце отзывается: «Тук-тук...»

Проклятая гроза! Она выше, чем казалась! Машина уже зависла на практическом потолке, уже не отзывается на рули, стрелка альтиметра вяло свалилась за край шкалы, а стена — вот она, уже рядом и — выше! Чуть-чуть, самую малость — но выше.

«Не перепрыгнуть. И не обойти. А лезть туда — ох, как плохо может это кончиться. Да и неизвестно, каков он по глубине, этот фронт. Повернуть назад? Ну уж нет!.. Остается еще один, последний вариант».

Анатолий ведет группу вниз, вдоль стены, хищно выбрасывающей дымные клубы. А там, внутри!..

Зазывно колышется уже рядом жуткое, неведомое нечто. По нему пробегают сладострастная дрожь и странные ленивые судороги. Оно подергивается упругим и в то же время рыхлым телом. Внутри играют — вьются, сплетаются, извиваются — белые щупальца, мгновенно и трепетно возникая в сером свечении и пропадая. Пляшут ослепляюще пламенные жала; и даже сквозь рокот мотора, и кабину, и шлемофон слышен неровный глухой гул, мощный и уверенно-грозный.

Истребители встряхивает все сильней и резче. Коротко, с оттяжкой бьют упругими молотами вихревые потоки; все магнитные приборы словно спятили с перепугу — их стрелки истерично мечутся, дергаются, врут друг другу, показывая нечто совершенно невообразимое. В наушниках победоносно и оглушающе визжат, хрюкают, крякают, улюлюкают и стонут грозовые разряды — и надо выключать теперь совершенно бесполезные рации.

Истребители описывают широкий разворот, растягиваясь для вящей безопасности, — и врезаются в эту вертикальную плотную стену воды и синих сумерек!

И на них упало, их накрыло какое-то кошмарное покрывало. Они мотаются на курсе, проваливаются, взмывают. Их бьет, швыряет, молотит могучими ударами взбесившаяся атмосфера. На стекла кабин ложатся горизонтальные кипящие струи воды, и сквозь ее пляшущее марево невозможно разглядеть соседа, невозможно разглядеть белый свет. Да это и не нужно, на это нет ни времени, ни сил — все внимание, все силы и умение сосредоточились на управлении. В стремительности полета сквозь ливень и грозу обычный дробный стук капель сливается в мощный басовитый рокот, разрываемый грохотом громов, который обвалами рушится на слабые летательные аппараты.