Минель Левин - Граница

О чем с ним говорил начальник заставы не так уж важно знать, но только на следующий день Андреев был на кухне.

Вначале он нарочно пересаливал, недоваривал, думал: убедятся, что ничего не получается — уберут. Но старшина успокаивал:

— Ничего, не горюй.

А как-то вызвали старшину в отряд. Остался Андреев один. Ну, думает, сегодня я так всех накормлю, что не будут и близко подпускать к котлу.

Разделывает мясо, насвистывает. Потом обернулся — рядом стоит начальник заставы.

— Уж вы постарайтесь сегодня. Пионеры в гости придут.

«Ишь ты, — думает повар. — Пионеры!»

И вспомнил, как в детстве ходил в подшефную часть. До чего же это было здорово! Нет, конечно, в грязь лицом ударить нельзя.

И такой обед сготовил, что не только других, себя удивил.

Когда Андреев стал признанным поваром, его снова стали назначать в наряд. А у плиты встал другой пограничник.

Теперь каждый солдат на заставе умеет готовить, и повара назначаются по очереди...

Все с аппетитом ели борщ. Лишь один солдат не прикоснулся к еде. Это был Анатолий Пантелеев.

После обеда я заговорил с ним.

Спросил без «подвохов»:

— Почему не говорите правды? Самому будет легче.

Пантелеев посмотрел на меня и встал.

— Куда же вы?

Молчит. Насупился.

— Вот если солнце такое, как сегодня, — продолжал я. — А с одной стороны темная полоска... Видите?.. Какая завтра будет погода?

Пантелеев посмотрел на темную полоску. И она, будто смутившись под его пристальным взглядом, начала таять.

— Хорошая будет погода! — Он вдруг засмеялся.

— Ну, тогда выкладывайте, — сказал я.

— Ладно, — сказал Пантелеев. — Ничего особенного не произошло. Представьте, разговариваете вы со своей девушкой или, допустим, женой. Вы что-то сказали, а она поняла по-своему и обиделась... Времени осталось мало, а она в слезах. А вам надо идти... Что бы вы сделали?

— Я бы опоздал на... двенадцать минут, — признался я.

Июльским утром границу перешел нарушитель. Не считаясь с правилами маскировки, он ломал деревья, красил зеленые кусты в красный цвет. Фронтом в четыре километра шел лесной пожар.

Ветер подхватил пламя, перекинул с кустов на сухую стерню, со стерни — в небольшой лесок.

Застава поднята по тревоге. Работают помпы. Прорубаем просеки. В дыму и копоти два тракториста опахивают поля еще не везде убранной пшеницы.

Пожар подступил к заставе. Мотопомпы не успевали подавать воду. Сбивали пламя с казармы, а уже дымилась крыша конюшни. Тушили конюшню и бежали расширять просеку.

И несли службу! Валились с ног от усталости, но шли в наряд. Валились с ног от усталости, но брали в руки пилы и топоры, и огонь, наконец, покорился и затих.

После пожара была инспекторская проверка. Очень неприятно было отдавать Красное Знамя соседям. Инспектирующие не делали скидку на «объективные» причины. Соседи лучше сдали инспекторскую, и знамя перекочевало к ним.

Вместе с Терентьевым собрали коммунистов и комсомольцев и решили: не падать духом.

На собрании выступил Хабибуллин.

— Погорело много инженерного оборудования, — сказал старшина. — Конечно, не сегодня-завтра нам его подошлют, но и самим надо работать. Пожар не кончился. Пожар продолжается: крышу казармы и конюшни надо отремонтировать. Словом, вернуть знамя!..

Он сжал пальцы. Поморщился. Сел. Руки были обожжены.

Сколько непредвиденных дел! Их надо было сочетать с учебой и службой. Месяц не заглядывал в тетрадь, а когда заглянул, то застава была как прежде, если не лучше, подтянулась по боевой и политической подготовке.

И вот снова проверка. Начали с огневой.

В прошлый раз неважно отстрелялись, — заметил проверяющий. — Посмотрим, как подготовились теперь.

Начальник заставы первым вызвал на огневой рубеж старшину Хабибуллина.

Одна за другой пули ложились в цель. И, точно подхватив эстафету, все пограничники отлично выполнили упражнение.

Уже потом проверяющий спросил:

— Вы были уверены, что всё получится хорошо?

— Да, — ответил Терентьев, — после того, как первый отстрелялся на «отлично».

— Но ведь старшина мог промахнуться?

Мы. то есть Терентьев и я, переглянулись.

— Не мог!

— Почему?

— Такой человек... Это во-первых. А во-вторых... Эх, если бы вы знали, сколько раз мы всех проверяли на стрельбище!..

Младший сержант Ломовицкий принял отделение. Что я знаю о нем? Комсомолец. Окончил школу сержантского состава с отличием. Первое, о чем спросил: часто ли пополняют библиотеку? Здорово работает на перекладине. Засмотришься. Но, мне кажется, он еще не привык чувствовать себя командиром.

Утром солдат третьего года службы Дьяков прошел мимо Ломовицкого и не поприветствовал его. Ломовицкий сделал вид, что ничего не заметил. Я хотел вмешаться, но откуда ни возьмись — старшина.

— Товарищ младший сержант!

— Слушаю, товарищ старшина!

— Почему не требуете, чтобы вам отдавали честь?

Ломовицкий смущен:

— Не заметил...

— Плохо! — рубит старшина. — Верните Дьякова.

— Рядовой Дьяков! — окликает Ломовицкий.

Дьяков продолжает идти.

— Дьяков! — громче повторяет Ломовицкий.

Солдат лениво останавливается.

— Подойдите сюда.

Солдат подходит.

— Вы почему меня не приветствовали?

— Когда? — притворяется удивленным Дьяков.

— Да только что.

— Не может быть.

— Не паясничайте! — обрывает старшина. — Пятнадцать минут строевой! — И засекает время.

Пятнадцать минут Дьяков проходит мимо Ломовицкого, отдает честь. Потом оба докладывают старшине: приказание выполнено.

Старшина отводит Ломовицкого в сторону:

— Авторитет командира должен создавать сам командир.

Всем известно, что солдату положена короткая прическа. Столько-то сантиметров. Так ведь не будешь ее линейкой мерять. А у старшины глаз наметанный.

— Построить отделение. Постричь людей!

Вздыхают.

Командир отделения говорит старшине:

— Специалиста нет.

— Ладно, подстригу сам.

И действительно, всех подстриг. А командира отделения тоже подстриг, но в одном месте снял, а в другом не тронул.

Командир отделения к старшине:

— Поправьте, товарищ старшина!

— Некогда!

— Как же я теперь?

— Научите кого-нибудь из отделения. Пусть подправит...

Этот случай стал широко известен на заставе. Теперь в каждом отделении есть свой парикмахер. И не один.

Сейчас закончил занятия по русскому языку с солдатом и вновь раскрыл тетрадь.

История моих занятий такова.

Однажды вижу картину: сидит на скамейке солдат из новеньких, только прибыл. Лицо безусое, скуластое. Глаза узкие, черные. Сгорбился. Неловко скручивает цигарку.

Подхожу, вижу: очень, неумело он это делает. А курить, видно, хочется.

— Сыпь табак. — И показываю, как надо скручивать цигарку. — Понял?