Минель Левин - Граница

Солдат благодарит, закуривает и, затянувшись, разражается долгим кашлем.

— А знаешь, как еще лучше делать?.. Дай пачку. — Беру махорку и в карман. — Раз не умеешь курить, зачем учиться?

— Надо курить, — неуверенно говорит солдат.

— Почему же?

Оказывается, в казарме кто-то посмеялся над новичком: по-русски мол, говоришь плохо, курить — и то не умеешь. Какой же ты солдат?

Объясняю, что над ним пошутили. А что касается русского языка, то дело наживное. Научишься. Читай больше. Если какого слова не знаешь, спрашивай у товарищей, не стесняйся. Будешь молчать — никогда не научишься.

Солдат слушает внимательно, но вижу, что обида не прошла. Вот тогда и сказал:

— Будем заниматься.

...Сегодня он читал вслух сказки Ушинского. Неплохо. Видимо, сам готовится к занятиям.

Мне доложили: рядовой Жужель снова в наряд не назначен. Что такое? Хороший солдат. По физической подготовке не отставал, а тут: ноги болят. Почему, если его назначают часовым по заставе — не отказывается, а в дальний наряд не идет. Летом всегда охотно ходил на границу.

На дворе — зима. Неделю назад выпал снег Старшина подобрал лыжную мазь. Сейчас пойдем прокладывать лыжню. Охотников идти с нами немало. Жужель не просится: ноги болят!..

Приезжал врач. Ничего у Жужеля не нашел, а тот стоит на своем: ноги болят!..

Старшина пришел за советом. Жужель просил у него рекомендацию в партию. Решили на ближайшее партсобрание вопрос о приеме Жужеля кандидатом в члены КПСС не выносить. Нужно разобраться.

Я посоветовал старшине:

— Скажите Жужелю, что прием в партию — большое событие, скажите, что коммунист должен быть всегда честен... Словом, знаете, что сказать...

Жужель сознался: не умеет ходить на лыжах. Боялся — засмеют друзья.

— Что же вы сказали ему? — спрашиваю я у старшины

— Будем тренироваться. А с рекомендацией пока воздержусь.

...На лыжных соревнованиях Жужель уложился в норму ГТО первой ступени. Интересно, сколько с ним занимался старшина?

Спросил Хабибуллина:

— Теперь дадите рекомендацию?

— Рано.

— Что же вы, мастера из него хотите сделать?

Старшина ответил:

— Человека...

На днях старшина передал рекомендацию на рядового Владимира Константиновича Жужеля, просил заверить.

«Верю, что рядовой Жужель оправдает высокое звание коммуниста».

На партийном собрании рядового Жужеля единогласно приняли в кандидаты партии.

Старшина сегодня дежурный по заставе. Увидел свет в моем окне и заглянул на огонек. Я пишу, а он стоит у полки и роется в книгах.

Я пишу:

«...среди моих друзей, новых друзей по заставе.

Но когда я остаюсь один, то даже не эта тетрадь, а книги были и остаются моими друзьями. «В книге не одно прошедшее — она составляет документ, по которому мы вводимся во владение настоящего, во владение всей суммы истин и усилий, найденных страданиями, облитых иногда кровавым потом; она — программа будущего... Это — мысль человека, получившая относительную самобытность, это — след, который он оставил». Так написал, вернее, сказал Герцен, и он, конечно, был прав».

Я читаю вслух. Старшина молчит.

— Вы как думаете, старшина?

— О чем?

— О книгах, о следе жизни.

— След не только в книгах.

— Еще бы!..

— Мы, живые, прокладываем этот след.

«Э, старшина, — думаю я, — и ты, оказывается, любишь пофилософствовать».

— А что такое жизнь? — говорю я и вспоминаю Павленко: — «Жизнь — не те дни, что прошли, а те, что запомнились».

Старшина соглашается:

— Вот служба на границе, по-моему, всем запомнится.

Как с ним не согласится? А старшина уже рассказывает, подкрепляет свою мысль:

— Такой был случай. Сегодня захожу в конюшню, гляжу Макарухин провел по шерсти коня щеткой раз — другой и решил: хватит. Только повесил щетку на гвоздь, а я:

«Устали, Макарухин?»

«Не устал. Хватит».

«Ну, конечно, вы человек занятой».

«Занятой», — отвечает Макарухин.

«Ну-ка, дайте сюда щетку», — и начинаю чистить коня.

Макарухин стоит рядом, переминается с ноги на ногу. А я будто не замечаю его. Наконец, он не выдерживает

«Дайте, товарищ старшина. Я почищу».

«Вам же некогда».

В это время слышим шаги. Кто-то идет в конюшню. Парень чуть ли не вырывает у меня щетку:

«Увидят, товарищ старшина».

«Ну и что?»

«Так ведь совестно: вы моего коня чистите, а я пень-колодой стою».

«Ладно, — говорю. — Берите свою щетку».

Схватил щетку и чистит коня, как, наверно, еще никогда не чистил.

Входит начальник заставы, застыл на месте. Любуется Макарухиным. А тот-то, наверно, думает, что я расскажу, как было дело. Щетка застывает в руках, когда я начинаю говорить. Покраснел парень, пунцовый весь.

А я говорю вот что:

«Это, — говорю, — хорошо, что вы обещаете всегда так старательно чистить коня. Ведь обещаете?»

«Обещаю!» — твердо говорит Макарухин и, бледнея, глядит то на меня, то на Терентьева.

...Я думаю: как не записать об этом в тетрадь?!.

И еще один случай вспомнился.

Сидит на скамье солдат, читает. Вдруг старшина, такой озабоченный, подходит, садится рядом. Солдат захлопывает книгу:

— Что случилось, товарищ старшина?

— Дело есть, — говорит Хабибуллин, да помочь некому.

Солдат, конечно:

— Давайте я помогу.

А он:

— Выходной у вас, не положено.

Солдат настаивает. Ну старшина, наконец, соглашается и просит принести топор.

Я слышу их разговор, не вмешиваюсь, а сам думаю: зачем вдруг топор?

Солдат — на кухню и тут же возвращается.

Берет старшина топор, медленно поднимает, да как гаркнет:

— Клади руку на скамью!

Что он, думаю, спятил?

А старшина приказывает еще строже:

— Клади руку. Рубить буду!

Солдат бормочет что-то несвязное:

— Как же так, товарищ старшина? Без руки солдату, ну, совсем невозможно...

А он:

— Да не руку я тебе рубить собрался. Ногти!.. Посмотри какие у тебя ногти? Смотреть противно...

Мелочь, скажете вы. Подумаешь, ногти!.. Но ведь с этих мелочей начинается дисциплина. И старшина делает так, чтобы каждая мелочь запомнилась. Тогда уже она не будет казаться мелочью.

На заставе вручается вымпел лучшему отделению. Отделение младшего сержанта Ломовицкого принимает вымпел.

Ломовицкий сияет. Кто-то из старослужащих предупреждает:

— Завоевать вымпел легко. Удержать трудно.

И другой добавляет:

— Теперь старшина н а ш е м у отделению помогать будет.

— А мы как же? — спрашивает Ломовицкий.

— Вы и так самые сильные.

Прибыл на заставу капитан Яшко проверять инструктора и вожатых служебных собак. Вечером сидели у начальника заставы. Капитан Яшко разговорился. Ночью я попытался записать его рассказ по памяти.

...В детстве у меня был щенок. Я выменял его на старый бинокль. Бинокль был без окуляра, а щенок... без хвоста. Говорят, он родился таким. Но не в хвосте дело. Щенок был серый и сошел за овчарку. Иначе бы я не отдал бинокль.