Валентин Ежов - Белое солнце пустыни

Абдулла умолк, чтобы дать высказаться собеседнику.

— Мой отец ничего не сказал перед смертью. Джевдет убил его в спину, — мрачно произнес Саид.

— Твой отец был мудрый человек, — продолжал Абдулла. Большое сильное его тело мерно покачивалось в седле. — Но кто на этой земле знает, что есть добро и зло? Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого он не окажется в нужное время.

Ночью четыре огромных факела пылали вокруг Педжентского музея. Это Сухов установил на площади бочки с керосином и поджег их.

Отблески света трепетали, неровно освещая ночные улицы, дома.

Сухов с крыши дома наблюдал за ночным городом.

Гюльчатай уже спала, ее юное лицо было спокойно. У изголовья каждой бывшей жены висела табличка с ее именем.

— О Аллах, — поднялась вдруг одна из них. — Есть хочу.

И тогда, как по команде, поднялись все и обернулись к Гюльчатай.

— Наш муж забыл нас, еще нас не узнав. Это его дело. Но почему он не дает нам мяса? — протянув к ней руки, сердито сказала Джамиля. — Когда я была любимой женой Абдуллы, мы каждый день ели мясо! — с презрением глядя на Гюльчатай, добавила она. — И орехи… И рахат-лукум!

Гюльчатай испуганно слушала Джамилю.

— Может быть, ты плохо его ласкаешь? Или ему не нравится, как ты одета?

— Мы сами должны ее приготовить. — Женщины окружили Гюльчатай, подняли ее с места, развязали свои узелки с нарядами.

В серьгах, кольцах, браслетах, разодетая и ярко накрашенная, как и полагалось любимой жене хозяина гарема, шла Гюльчатай по галерее музея. Проходя мимо Петрухи, Гюльчатай прикрыла лицо и некоторое время постояла над ним. Потом исчезла в темноте…

Сухов с крыши наблюдал за ночным городом. Послышались легкие шаги. Сухов оглянулся, насторожился. В люке чердака появилась Гюльчатай. Она откинула чадру и тихо ждала, когда Сухов взглянет на нее.

— Ты зачем пришла? — спросил Сухов.

— Я пришла к тебе, господин, — Гюльчатай, улыбаясь, приближалась к Сухову.

— Ты чего это так расфуфырилась? — спросил он строго.

Гюльчатай, улыбаясь призывно, шла на него.

— Ты чего?… — спросил Сухов. — Ты что?! — прикрикнул он.

Гюльчатай вплотную придвинулась к нему.

— Ты это оставь! — шепотом сказал Сухов. Он совсем близко увидел ее глаза, губы.

— Господин, плохо — таранька, таранька… Дай твоим женам мяса.

— Что? — удивился Сухов.

— Дай самый плохой барашек. Гюльчатай будет тебя любить.

Сухов покачал головой.

— Мяса… А где его взять? Каши и той нет, а ты мяса просишь. Одна таранька осталась.

Гюльчатай, продолжая ласково глядеть на Сухова, села ему на колени.

— Ты это оставь, — несколько растерянно сказал Сухов и попытался отодвинуть ее от себя. — А может, и впрямь тебя замуж отдать?! — осенила его вдруг спасительная мысль. — Женю на тебе Петруху законным браком. Парень он холостой, повезет тебя к матери своей.

— Петруха? — спросила Гюльчатай, продолжая сидеть на коленях у Сухова. — Я твоя жена. Разве не правда?

— Моя жена дома, — нахмурился Сухов.

— Разве ты не можешь сказать, что Гюльчатай твоя любимая жена? Разве она обидится?

— Обидится?! — Сухов вздохнул. — Сколько раз тебе объяснять: нам полагается только одна жена. Понятно? Одна.

Гюльчатай удивилась.

— Как же так — одна жена любит, одна жена пищу варит, одна одежду шьет, одна детей кормит — и все одна??

— Ничего не поделаешь.

— Тяжело, — сказала Гюльчатай.

— Конечно, тяжело, — вздохнув, согласился Сухов. И опять, в который уже раз за время его странствий по пустыне, предстала перед его глазами Екатерина Матвеевну, законная супруга. — Ладно, ладно. Спокойной ночи. Завтра поговорим. — Сухов спихнул со своих колен Гюльчатай…

А когда он под утро задремал ненадолго, приснилось ему, что сидит он на зеленой лужайке в окружении своих многочисленных жен общим числом в десять человек — гарем плюс незабвенная Екатерина Матвеевна.

Жены, как полагается, одеты в нарядные платья, на головах у них цветастые платочки, и все заняты делом: кто шьет, кто прядет… А посреди всех их, окруженный вниманием и лаской, сам он, Федор Сухов, восседает. В красной чалме и в обнимку с любимой Екатериной свет Матвеевной… Чай пьет из пиалы…

В это время отряд Абдуллы выехал на берег и резвым шагом приближался к баркасу. Когда первые всадники поравнялись с нефтяными баками, раздались крики унтера:

— Гляньте!.. Ибрагим! Его халат!..

Подхватив на ходу меховую папаху, унтер подскакал к Абдулле.

— Бедный Ибрагим, — сказал Абдулла. Унтер протянул папаху Абдулле.

Тот повернулся к Саиду.

— Пока я их не возьму, ты останешься здесь, — сказал он сурово.

Пришпорив коня, он поскакал к Педженту. Часть бандитов поскакала за ним. Сопровождавшая Саида четверка сняла с него винтовку и кинжал…

Сухов все еще подремывал на крыше музея и, как всегда, в мыслях писал своей супруге:

„А еще хочу приписать для вас, Катерина Матвеевна, что иной раз такая тоска к сердцу подступит, клешнями за горло берет. Думаешь, как-то вы там сейчас? Какие нынче заботы? С покосом управились или как? Должно быть, травы в этом году богатые… Ну да недолго разлуке нашей тянуться. Еще маленько подсоблю группе товарищей, кое-какие делишки улажу и к вам подамся…“

Тут Сухов проснулся. Вскочил на ноги. К этому времени бандиты Абдуллы уже окружили крепость. Вышедший прогуляться за ворота Петруха попытался открыть по ним стрельбу. Но, к счастью, винтовка его опять дала осечку. Банда промчалась мимо, не заметив его в старой полузасыпанной траншее…

Абдулла, соскочив с коня, направился к воротам музея… Стремительно поднялся по лестнице. У вывески „Общежитие первых освобожденных женщин Востока“ он задержался. Прочитав ее, вошел к женщинам. Сопровождавшие его нукеры остались у дверей.

Жены Абдуллы, сбившись в кучу, жались угол.

— Станьте каждая у своей кровати! — приказал Абдулла.

Женщины подчинились.

— Джамиля, разве тебе плохо жилось у меня? Почему ты опозорила мое имя?… — спросил Абдулла. В мрачном голосе его вдруг проскользнули грустные нотки. — Разве я не любил тебя? А ты, Зумруд! Обидел ли я тебя хоть раз? Почему ты не умерла, когда тебе предложили стать бесчестной? Разве ты не клялась мне в том, что всегда будешь мне верной женой… А Гюльчатай? Помнишь ты тот день, когда впервые пришла в мой дом?

Женщины кутались в чадры, но Абдулла безошибочно узнавал каждую из них.

— Почему вы встали на путь бесчестия? Почему обесславили мое имя и покрыли его позором?

— Мы были верны тебе, господин, — тихо сказала Джамиля;

— А кто поверит этому?! — спросил Абдулла. — Да простит меня Аллах, но нет вам прощения, женщины. Пришел ваш час, — Абдулла спустил предохранитель своего маузера.