Алексей Сережкин - Ученик

Он не знал, да и пожалуй не хотел этого знать.

За многое из того, что стало ему важно, ему пришлось дорого заплатить. Он заплатил за это суровыми испытаниями, и не только физическими. Он заплатил за них болью и кровью и заплатил сполна.

Он повернулся к Тане лицом, и вдруг понял, что молчал целый день. За весь день он произнес одно единственное слово «извините», произнесенное так тихо и несмело, что это было не в счет.

И с первыми словами куда-то ушло сковывавшее его целый день напряжение, куда-то делось волнение и реальная или придуманная им самим дрожь в руках.

Горечь, которая была внутри него, никуда не делась, но почему-то и это не волновало его. Ни гнева, ни злости почему-то не было в нем, когда он заговорил, глядя прямо в глаза девушке, с которой познакомился в последний день лета, в тот день, когда и придумал ее, придумал такую, какой она была всего один день. Да и была ли?

Он подавил желание прокашляться, и, обдумав все в последний раз, сказал:

— Я много услышал здесь и сейчас, красивых и правильных слов. Правда я много отвлекался, потому что думал о своем, и мог многое пропустить. Сначала я даже думал о том, как бы я мог ответить на сказанное в мой адрес, но скорее всего это повлекло бы за собой все новые и новые слова, а я почему-то не в настроении говорить.

Он произнес эти слова тихо, не уверенный, что его слышат дальше второй парты, но он и не адресовался к тем, кто был у него за спиной. Часто ли они слушали то, что он говорит, всегда готовые только смеяться над ним?

— Поэтому я решил ничего не говорить. Обсуждайте, разбирайте, выносите и принимайте решения, все это меня совершенно не волнует. И будет значительно лучше, если это все произойдет без меня, — в его голосе зазвучала усталость, с непривычки он и так сказал уже слишком много.

«Всегда нужно смотреть в глаза», — вспомнилось ему наставление Корейца. «И другу и врагу». «Зачем?»- подумал он. Он не стал смотреть в глаза Тани, ему было все равно. Было неважно все то, что он мог в них увидеть. Чтобы там ни было, это уже не касалось его и не было ему интересно. Он мазнул невидящим взглядом по ее лицу, не фиксируя увиденное, не только не пытаясь запечатлеть это в памяти, а стараясь побыстрей забыть ее лицо, при взгляде на которое иголочки начинали больно кусать его щеку в том месте, куда пришелся ее удар, и стал собираться.

Он уже было взялся рукой за ручку портфеля и ощутил, как уже много раз до этого, треснувшую поверхность ручки и, следуя непонятному импульсу, внезапно отпустив ее, провел пальцем по шву. Кожа в этом месте разошлась, из прорехи торчали небольшие ворсинки, щекотавшие руку.

Он заметил на парте забытый им чехол от очков и взял его в руку, чтобы засунуть в него очки и убрать вслед за учебниками в портфель. Поднятая рука, скользнувшая по дужке его смешных очков в роговой оправе, которых он так стеснялся, вдруг коснулась полоски пластыря на брови и он, убрал руку, так и не сняв очков. Бросив в портфель пустой чехол, он щелкнул замком и этот звук показался ему оглушительным.

Горечь и усталость разворачивались внутри него и все, чего он сейчас хотел, это удержать контроль над своими эмоциями, сохранить самообладание и выдержку, но он боялся, что у него не получится.

— Ну, всем привет, продолжайте без меня, — сказал он и пошел к двери, стараясь не торопиться и идти спокойно.

— Эй, ты куда это собрался, тебя разве отпустили? — донесся до него окрик Игоря, который вдруг решительно вскочив со своего места, сдвигая парты и стулья, оказывающиеся у него на пути, бросился к двери и встал к ней спиной, преградив ему выход.

Игорек скалился своей улыбкой, обнажающей сколотые передние зубы, что всегда вызывало у него чувство какого-то животного отвращения.

Но не в этот раз.

Игорь по-прежнему был выше него, может быть не так и сильно, как два года назад или всего лишь в конце прошлого учебного года. Был выше пожалуй на полголовы или уже меньше. Ощерившийся в улыбке рот, изогнутые презрительно губы, решительная поза, все казалось указывало на то, что Игорь не позволит ему выйти из класса.

Он остановился и посмотрел в глаза Игоря долгим взглядом.

Он вспоминал, как год или два назад нашел в себе силы впервые ответить ударом на удар и как мечтал тогда стереть с лица Игорька самодовольное выражение. Как он ударил тогда, слабо и неумело, всего лишь вспомнив книгу «Как закалялась сталь», нелепо мазнув бессильным кулаком по челюсти, как шел потом домой, утирая бессильные слезы. Вспоминал как ему стыдно было смотреть в оловянные глаза-пуговицы плюшевому медведю, на котором он попытался отработать свой первый оборонительный удар.

Как отвечал с того дня ударом на удар, как выслушивал раз от раза шипящие угрозы, и, забывшись, иногда садился на подложенные на его стул кнопки.

Сколько же раз он видел на лице Игорька это выражение злобы и превосходства? Конечно, он не считал, но успел изучить его в мельчайших подробностях, это плоское лицо с близко посаженными глазками, ненавидяще смотрящими на него, заставлявшими когда-то торопливо писать решение задач и, воровато оглядываясь, незаметно передавать назад по рядам, лицо, на которое в такие моменты натекало выражение самодовольства и удовлетворения, сытого и так ненавистного ему превосходства. Как же он ненавидел его раньше.

Но не сейчас.

Сейчас пришла тишина и покой. И пустота. И только они имели значение.

Он смотрел и удивлялся тому, как давно это было и насколько все изменилось за такой короткий и такой длинный срок.

Он печально и тихо, будто отпуская наконец те давнишние воспоминания и эмоции, спросил:

— И что, ты не дашь мне пройти? Уверен?

Усмешка все еще кривила губы Игорька, и очевидно горделивая уверенность в том, что да, он не позволит ему выйти из класса, заставляла его задирать подбородок.

— Тебя никто не отпускал, ты понял? Вернись на место или придется тебе помочь, — произнес Игорь с четко выраженной угрозой и замахнулся.

Ему захотелось закрыть глаза и он сделал это на мгновение. Силуэт Игоря подобно моментальной фотокарточке запечатлелся перед глазами, застыв четким, вырезанным и наклеенным на черную бумагу силуэтом с занесенной для удара рукой. Эта рука приближалась и приближалась к его лицу, но как же медленно она это делала!

Он физически ощутил, как пространство вновь сгустилось вокруг него и черноту перед закрытыми глазами пронзили всплески сиреневого света. За какие-то доли секунды он представил, как слаженно и естественно работают его руки, одна за другой, вперед-назад, удар, импульс, возврат, почувствовал, как энергия раскрывается благодарным цветком внутри его противника.

Он ударил. Ударил уже после того, как кулак Игоря метнулся к его лицу, казалось неудержимо, пучком спрессованной злости, которую невозможно было остановить.