Алексей Сережкин - Ученик

Его удар достиг цели намного раньше. Серия ударов слилась в один. Наверное он просто разучился бить один раз и ждать в немом оцепенении того, что неизбежно наступит потом. Сейчас это «потом» определял он.

Вдох, выдох, и это уже было неважно. Он не следил за своим дыханием, это было не нужно, он дышал правильно и ровно, не фиксируясь и не думая об этом. Руки били в одну точку и он не следил за их движениями так же, как давно перестал вести счет своим ударам по стене. Он бы мог воспроизвести это и с закрытыми глазами, настоящее и прошлое свободно обтекали его, не задевая, и течение времени вновь нарушило свой ход.

Серия началась одновременно с его выдохом, вобрав в себя всю силу легких и корпуса, доворот бедер помог вложить в удары всю силу всего тела. Вдох-выдох. Секунда или полторы. Или он научился делать это за доли секунды?

Он открыл глаза. Это длилось какое-то мгновение, но картинка, нарисованная в его сознании, была яркой и отчетливой, настолько живой, что открыв глаза, он удивился, что Игорь, как и за мгновение до этого стоит перед ним и только-только начинает замах.

Чтобы избавиться от наваждения, он встряхнул головой. Он уже увидел то, что вот-вот произойдет и был готов к этому, еще совсем недавно он бы сам хотел этого, это стало естественным и несложным для него. Но сейчас почему-то не хотел.

Не поднимая рук, не пытаясь разорвать дистанцию или начать хоть какое-то подобие защитного движения, он тихо спросил: — А ты один-то справишься, Игорек?

Что-то в его голосе приостановило на мгновение уже занесенную для удара руку. Удивленный и немного сбитый с толку Игорь, не ожидавшей вопроса, и уж тем более заданного с непривычной интонацией, задержал свое движение, всматриваясь в такого знакомого, стоящего перед ним очкарика, в этот раз даже не снявшего с себя очки и от этого еще более смешного и жалкого.

Игорь заглянул в его глаза и вдруг что-то увидел там. Наверное то, чего никак не ожидал разглядеть там и ощутить своей нервной системой так, что какой-то импульс дрожью прошел по всему его телу. Стоящий перед ним очкарик, сам увидевший в зеркале этим утром что-то новое и необычное в самом себе, почему-то не был в это мгновение ни смешным, ни жалким. Он был непонятным и странным, другим, но Игорек почувствовал, что ему не хочется знать разгадку и разбираться в происходящем. Через секунду это чувство трансформировалось в острое сожаление о том, что он так необдуманно вскочил из-за парты и бросился к двери.

Игорь метнулся взглядом к своему дружку, продолжающему сидеть за партой и старательно отводящему взгляд в сторону и осознал очевидность странного факта, что его дружок не собирается ему помогать, что он упустил что-то значимое. Игорь оцепенел. Что-то странное происходило, а его почему-то забыли поставить в известность.

— Наверное не справишься, — после повисшей паузы он сам утвердительно ответил на свой же поставленный вопрос и оглянулся.

Таня стояла за учительским столом, напряженная как струна, но не произносила ни слова, ее совсем недавно раскрасневшиеся щеки побледнели.

Олег, оставшись один за партой, старательно смотрел в окно, и в этот момент он с отчетливостью осознал, что Олежек успел очухаться тогда, в раздевалке спортзала, пока весь класс весело смеялся над ним, вышедшим за дверь и утирающим кровь с лица. Что никому не рассказал о происшедшем, решил, что все это было случайностью и даже успел убедить в этом самого себя.

Он повернулся обратно к Игорю и взял под локоть его руку, которая так и не успела ударить:

— Пойдем-ка, я тебя провожу обратно на место, — и повел его к парте. Игорь, слабо ориентирующийся в происходящем, послушно шел за ним, нерешительно передвигая ноги и не сопротивляясь.

Подведя его к парте, он вежливо спросил: — У тебя же есть запас канцелярских кнопок, достань пожалуйста.

Как сомнабула, Игорь протянул ему горсть кнопок, не меньше чем половину коробка. — Олежек, встань пожалуйста со стула, — он продолжал говорить тихо и вежливо, еле-еле, но класс молчал и его слова наверное были слышны в самом дальнем углу класса.

Олег встал, старательно отводя глаза в сторону, и он высыпал все кнопки на оба их стула. Несколько штук скатилось на пол, но это было и неважно.

— А теперь садитесь, ребята, — еще тише сказал он и они, к его удивлению, послушно сели на стулья, поморщившись от боли, о чем сказали столь похожие гримасы на лицах, видимо каждому из них какая-то его особая кнопка попала на чувствительное место.

— Вот и отлично, вижу, что вы сможете с удобством и комфортом досидеть до конца собрания. Голосуйте только с умом, ребята.

Ему показалось, что он произнес это тихо, почти неслышно, но собственные слова вдруг показались ему оглушительными. Или это был эффект от временной потери слуха? В классе стояла полнейшая тишина.

Он повернулся лицом к Тане и сказал: — Трусливо прячась за выдуманной болезнью, я все-таки ухожу, продолжайте без меня. Если бы чувствовал себя немного лучше, наверняка бы довел до слез кого-нибудь слабее меня, но теперь уже видимо в следующий раз.

— Впрочем, — он не удержался от иронии, — надеюсь, комсомол даст мне решительный отпор.

Таня не смотрела на него, на ее всего минуту ранее бледных щеках он увидел красные пятна, но они ничего не сказали ему, а задумываться о том, что они могли означать, он не хотел.

Ему было все равно.

Он резко повернулся и вышел из класса.

В пронзительно громкой и бьющей по ушам тишине было слышно лишь как в дальнем углу жужжит осенняя муха, бьющаяся еле слышно из последних сил в стекло.

В школе было пустынно. Захлопнув за собой дверь класса, он постоял буквально секунду, прислушиваясь, но вокруг него, в рекреации и коридорах школы царила полная тишина. Безмолвие, физически ощутимое, окружало него, но не давило и ему было легко и спокойно.

А ведь он и не уловил момент, когда полюбил тишину и ощутил внутренний покой.

Сняв очки, при этом вновь невольно коснувшись рукой пластыря, он открыл портфель и убрал их в чехол.

Улыбнувшись внутренним мыслям и размахивая портфелем как первоклассник, он стал быстро и стремительно спускаться вниз по лестнице. Что-то неприятное и тяжелое, что долгое время накапливалось внутри него растворилось, исчезло и больше не мучило его, не лежало на душе почти невыносимой тяжестью. Ему было легко.

Артем стоял на первом этаже, около лестницы, почти забившись в темный угол рядом с высовывавшейся оттуда рукояткой швабры.

Увидев его, мальчик выскочил из своего укрытия и бросился к нему.

Артем обхватил его и разревелся, плотно прижавшись и вцепившись в него руками, словно ища защиты и боясь отпустить, разжать руки. Плечи Артема вздрагивали, мальчик прижал свою щеку к его животу и самозабвенно ревел.