Леонтий Раковский - Константин Заслонов

«Скорее бы канава, скорей!»

Вот и она. А облачко еще держится одним краем за луну.

В канаве Женя почувствовал себя более уверенно. Пополз дальше. Продвинулся вперед, пока через канаву не легла тень трубы сгоревшего дома, которая торчала на огороде, как чья-то длинная шея.

Остановился. Замер. Прислушался.

Часовой на вышке что-то мурлыкал про себя, потом громко высморкался.

Женя осторожно высунулся из канавы, оттянул рукав и посмотрел на ручные часы: без трех минут два.

«Чуть не опоздал!»

Проклятый полицай вертелся на вышке во все стороны, видимо, согреваясь.

Женя терпеливо ждал. Заныли от неудобного положения руки, стал пробирать холод.

Но вот часовой остановился на месте, повернул голову на дорогу.

«Леня выехал!»

Терять времени было нельзя.

Женя встал и, пригнувшись, побежал к складам.

«Только бы добежать до забора!» — была одна мысль.

Часовой, видимо, услыхал его шаги, повернулся назад, испуганно крикнул:

— Кто там?

Слышно было, как он поворотил пулемет.

«Не торопись! Действуй хладнокровно!» — думал Женя, отстегивая пуговицы кармана, где лежали бутылки, но замерзшие пальцы не слушались его.

Не секунда, а целая вечность!

Но вот бутылки в руках. Ряды проволоки оказались реже, чем говорили разведчики.

Женя левой рукой немного приподнял верхнюю проволоку, размахнулся и с силой бросил бутылку в стену сарая.

Раздался сильный треск, вспыхнуло яркое пламя и резво потекло по сухой стене.

Он бросил вслед ей другую.

Пламя взметнулось еще выше.

Женя, пригнувшись, бросился к пепелищу. Зацепился за что-то и упал. Упал во-время: вслед ему с вышки посыпалась пулеметная очередь.

Но стрелять полицаю долго не пришлось — по вышке сразу ударили оба партизанских пулемета.

Кроме того, Женю заслонила стена дыма и огня. Он вскочил и бросился в канаву.

С вышки больше не стреляли. Только в казарме послышался шум и крики. Но партизанские пулеметы уже перенесли свой огонь на четыре окна казармы, обращенные к дороге.

Зазвенели, посыпавшись, стекла.

От пожара и луны стало светло, как днем. Три огромные склада и стога сена горели, как свечи.

Женя добежал до леса. Чьи-то руки подхватили его.

Женя поднял голову, — это был дядя Костя.

— Ты ранен? — встревожился командир. — На лице кровь.

Женя провел пальцами по лбу и щекам.

— Это я, дядя Костя, о проволоку, когда бросал бутылки…

— А Леня уехал?

— Ускакал.

— Отходить! Довольно зря терять патроны! — крикнул Заслонов.

Пулеметы смолкли. Партизаны стали поспешно отходить: каждую минуту можно было ждать, что из ближайших немецких гарнизонов примчится помощь.

— Пусть теперь полицаи греют руки! — усмехнулся, уходя, Норонович.

Заслонов собирал силы.

Весь март ушел на пополнение и укрепление отряда.

Походив по деревням, заслоновцы увидали, какой любовью к Родине и ненавистью к фашистским захватчикам горит советский народ. Грабежи и насилия, виселицы и тюрьмы, угон молодежи в рабство в Германию — всё это звало к борьбе, к сопротивлению наглому врагу.

Народ поднимался. Сопротивление росло и крепло от день от дня. Из-под Витебска, Лепеля, Рудни — отовсюду шла молва о партизанских отрядах.

По рассказам местных колхозников, в лесах ближайших районов уже действовали отдельные, не связанные между собою, группы народных мстителей.

Там партизанами командовал какой-то «лейтенант с усиками», в другом месте — колхозник Денис, в третьем — районный киномеханик.

Секретарь райкома Ларионов предложил Заслонову объединить все эти партизанские группы под своей командой.

Отряд Заслонова рос.

Слух об отряде дяди Кости уже катился по Оршанскому, Сенненскому, Богушевскому районам.

Стояли теплые весенние дни. В канавах, не смолкая ни на минуту, шумела вода. Над оттаявшими, влажно-черными полями звенела ликующая песня жаворонка. Снег небольшими пятнами белел кое-где в кустах и лощинах. Проселочную дорогу окончательно развезло — ни пройти, ни проехать.

Женя Коренев и Леня Вольский шли в деревню Залужье к своему связному Остапу Крупене, бывшему колхозному бригадиру, за новыми данными о фашистских гарнизонах в Сенно, Смольянах и Богушевске.

Вся семья Крупени — жена, семнадцатилетняя дочь Галя и двенадцатилетний Юрка — помогала партизанам.

Немцы в Залужье не стояли. Но всё портил староста: он недолюбливал Остапа, чувствуя в нем врага.

Женя и Леня только к ночи едва дотащились по грязи до Залужья. Хата Крупени стояла на краю деревни.

Партизан здесь уже ждали: глиняный черепок, висевший на заборе, — условный знак — показывал, что в хату можно входить смело.

Узнав у Крупени все новости, партизаны хотели было пускаться в обратный путь, но хозяева уговорили их остаться переночевать.

— Переночуйте, отдохните — куда там итти! — убеждала хозяйка.

— Ночью по такой дороге какая ходьба! Только ботинки совсем разобьете да измучитесь понапрасну, — резонно говорил Остап.

Отправляя их на разведку, дядя Костя не ставил им условия обязательно к утру вернуться назад, — слишком тяжела была дорога по непролазной грязи.

И друзья заночевали.

Так приятно было лечь спать, хотя и не раздеваясь, но лечь на сено, а не на колючие еловые ветки! Так приятно чувствовать под головою не слежалый, пахнущий плесенью, жесткий ком старой соломы, а настоящую мягкую подушку!

Проснулись разведчики с солнцем. Их разбудил горластый хозяйский петух, каким-то чудом уцелевший от прожорливых фрицев.

Женя и Леня встали бодрые, полные сил и пошли умываться.

Хозяйка усадила их за стол подкрепиться на дорогу.

Друзья кончали завтракать, когда в хату вбежал перепуганный Юрка, которого отец послал узнать, что слыхать на другом конце деревни.

— Староста идет с двумя солдатами! Уже около Сымонихи! — залепетал испуганный Юрка.

Женя и Леня выскочили из-за стола, невольно хватаясь за пистолеты и гранаты.

— Товарищи, погодите! — кинулся хозяин.

Он открыл дверцу в подполье, которое было устроено с боку у печки.

— Лезьте сюда!

Раздумывать было некогда: отбиваться от фрицев — значит, провалить своего связного. Женя и Леня прыгнули в темную яму, где лежала картошка и другие овощи. Дверца захлопнулась над их головой.

— Попались! — плюнул с досады Леня.

— Ти-ише! — зашептал Женя.

В это время по полу что-то протащили, и над их головами какая-то вещь мягко стукнула о дверцу. Закрылись последние узенькие щелочки света. В подполье стало еще темнее, а голоса наверху — приглушеннее.