Марк Гроссман - Камень-обманка

Сам Степан относился к золоту с равнодушием и даже презрением. Уралец, выросший вблизи золотоносных копей Миасса, он, разумеется, знал ему цену, но не мог вытравить из себя въевшегося пренебрежения к богатству, с которым в его сознании отождествлялся буржуй.

В полдень, прямо на тропе, решили отдохнуть.

— Слышь, командир, — заговорил Кореньков, набивая короткую трубку табаком. — А чё, ежли и в самом деле откроется золотой клад? Будет нам какая награда?

— А? — механически отозвался Вараксин. — Какая награда, Зосима?

— Ах, господи боже мой! — рассердился таежник. — Уши у тя дырявые, право!

— Плюнь, старик! — нахмурился Вараксин. — Какая нам к дьяволу с тобой награда нужна? Сыты, здоровы, революция живая. Чего еще порядочным людям желать?

— А-а, ну да… само собой… — недовольно протянул Кореньков. — Понимаю, чё уж там… — Вздохнул. — Так мыслю — золото революции не помеха. А с ним славно пожить можно!

Степан покосился на старика.

— Все одно и то же. Дальше «б» букв не знаешь.

— Не понять те, — пробурчал сибиряк. — Ты ему, золоту, цены не ведаешь, Степан Григорьич.

Как ни легок был умирающий офицер, но нести его на такое расстояние оказалось неловко и трудно. Ночь застала людей на половине пути; пришлось устраивать привал и жечь костер, дожидаясь утра.

В Монды пришли только к концу следующего дня.

Вараксин, простившись с Зосимой, уложил офицера в тачанку и погнал коня к Кырену.

Тощий и темный, офицер лежал на сене, не шевелясь, и, казалось: теперь он точно помер.

Приехали уже поздно, правда, при полной луне.

Осадив лошадь у штаба, Вараксин торопливо прошел в избу. Но прежде, чем успел позвонить Варне, чекист сам появился в горнице.

— Слышу топот, догадался — ты. Ну, как? С полем тебя или пустой? — спросил он, явно радуясь возвращению товарища.

— С полем, — усмехнулся Вараксин. — Выйди во двор, погляди, какую птицу зашибли.

Поспешив вслед за Степаном, Варна увидел расплывчатые контуры человека в тачанке и нахмурился.

— Подстрелил ненароком или как? — сухо спросил он.

— Нет. За Вороньим камнем лежал. Беляк.

Только теперь Степан вгляделся в безжизненное лицо человека, лежавшего на сене, и ощутил невнятное, волнение. В неверном свете луны ему показалось: он уже когда-то видел этого офицера и та, давняя встреча, оставила осадок неприязни.

— Сотник… — кинув взгляд на удостоверение, заместил Варна. — Из Азиатской дивизии. Надо полагать, укрывался в тайге.

— Это не все, — сообщил Степан, протягивая чекисту самородки и кусок жильного золота. — Погляди.

Они вернулись в штаб, и Варна долго рассматривал металл, шевелил губами, будто решал про себя трудную задачу. Затем кинул:

— Немедля вызови фельдшера. Офицера — в лазарет. Поторопись.

Медик, решивший, что нездоров начальник отряда, влетел в штабную избу, задыхаясь от быстрого бега.

— Разберись, что с ним, — кивнул Вараксин на офицера, внесенного в горницу. — Живой?

Фельдшер подержал незнакомца за кисть руки, расстегнул на нем френч и рубаху, послушал сердце. Убедившись, что нигде нет следов крови, заключил:

— Тощой-то. Словно из могилы встал. Ничего, вытянет. От голода это.

Когда санитары унесли носилки, чекист взял Степана под локоть, спросил:

— Твое мнение, Вараксин?

— О чем?

— Об офицере, о золоте?

— Не знаю. Пусть оклемается.

— Понятно. Однако пошли телеграмму в Иркутск. Второй человек у границы — и снова золото.

— Не помешает. Пошлю.

Ответ пришел через сутки. Начальник Иркутского губернского отдела ГПУ (в феврале этого года ЧК переименовали в ГПУ) Берман сообщил, что в Кырен немедля выезжает работник управления Борис Бак.

Утром Вараксин отправился в лазарет.

Фельдшер сообщил: полчаса назад офицер открывал глаза, но потом опять впал в забытье.

Степан сел рядом с койкой, на которой лежал больной, и стал рассматривать его лицо. Лоб и уши сильно поцарапаны и вымазаны болотной грязью; остальную часть лица закрывала длинная спутанная борода. Виски серебрились, и, казалось, офицеру что-нибудь около сорока лет.

Вараксин снова поймал себя на мысли, что где-то видел это красивое и все же неприятное ему лицо.

Покопался в своем кармане, достал удостоверение сотника, прочел в который уже раз: «Россохатский Андрей Васильевич» — и пожал плечами: нет, фамилия ему ничего не говорила.

Внезапно веки у больного дрогнули, и он долгим немигающим взглядом посмотрел на Степана.

И как только Вараксин увидел хмурые, чуть сощуренные глаза, он тотчас вспомнил Гусиное озеро, и атаку, и стройного офицера на картинном жеребце, летевшего ему навстречу.

— Значит, встретились снова, ваше благородие, — сказал Степан не столько пленному, сколько себе. — Старые знакомые, стало быть…

Андрей смотрел на Вараксина, не мигая, и на лбу сотника медленно стягивались морщины.

— Не узнаешь? — полюбопытствовал Степан. — Иль не желаешь знать?

Россохатский продолжал молчать и вскоре закрыл глаза.

Вараксин подозвал фельдшера, спросил:

— Чем больного потчуешь?

— Бульон из курицы. Помаленьку. Много нельзя — помрет.

— Добро.

Начальник отряда поднялся со стула, взглянул на офицера и увидел неподвижный, бессмысленный взгляд.

Выйдя на улицу, Вараксин почти столкнулся с Варной. Рядом с ним стоял незнакомый городской человек в кожаной куртке. Был он высок, строен, черноволос. Из-под густых, цвета сажи, бровей на Степана смотрели большие спокойные глаза.

Варна представил его Вараксину:

— Бак. Работник Иркутской ЧК. Хотел бы взглянуть на офицера.

— Пока смотреть нечего… — хмуровато отозвался Вараксин, подавая руку молодому человеку. — Без памяти он.

Все прошли в штабную избу и гостя покормили с дороги.

— Ну, как там наш крестник? — спросил Варна у Бака, когда иркутянин перекусил. — Китаец или кто уж он там, черт его разберет…

— Хвостом метет, — отозвался Бак. — Уверяет: скупил металл по дешевке и решил перепродать за границу… Где золото офицера?

Тщательно рассмотрев самородки и кусок жилы, вынутые Вараксиным из сейфа, иркутянин утвердительно кивнул головой.

— И китаец, и офицер этот, думаю, одним узлом связаны. Их самородки — родня.

Он помолчал, побарабанил пальцами по столу, сказал:

— Колчак разбазарил золото России. А нам валюта позарез нужна, что говорить… Москва придает большое значение самородкам, попавшим в ваши руки.

Спать легли поздно, обменявшись новостями и обсудив их.

Вараксина разбудили в полночь. Фельдшер просил передать, что больной пришел в разум и просит начальника. Вероятно, у офицера есть важное сообщение.

Вараксин, Варна и Бак поспешили в лазарет.

Россохатский лежал на койке, обессиленно вытянув руки вдоль тела. Сотника успели помыть теплой водой, остригли бороду и дали, надо полагать, сердечных капель: в палате резко пахло ландышем и валерьяной.