Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

Однако вскоре ветер подул навстречу оленям, и пред­водитель немного успокоился. К тому же надо было под­крепиться ягелем — бег отобрал много сил.

Не приближаясь к стаду, решил передохнуть и Атувье. И поесть тоже. Он раскрыл сумку. Ой-е, совсем мало осталось еды — всего две юколы! Он съел бы их сра­зу, но сейчас нельзя. Еще неизвестно, сколько будет идти снег и сколько еще будут уходить от погони олени.

А снег падал и падал, оленей не было видно даже на три длины чаута, но Атувье знал, что они рядом. Он слы­шал их хорканье. Однако близко не подходил. Зачем? Даже если он и убьет одного оленя и снимет с него шку­ру, то идти назад все равно не может. Его следы и следы оленей уже замело. Куда он пойдет? Надо будет подни­маться на какую-нибудь сопку, чтобы увидеть метку — «расколотую» сопку. Только зачем подниматься, если об­лака нависли совсем низко, того и гляди зацепятся за малахай. Да и не нужна ему сейчас одна шкура. Стоило ли из-за одного оленя столько бежать. Из-за одной шку­ры. Нет, он дождется, когда сохжой успокоится, привык­нет к человеку. Тогда он, Атувье, отнимет у дикаря часть его добычи. Надо поскорей это сделать, пока оленухи не одичали; домашние олени, если отобьются от главного стада, быстро привыкают к вольной жизни и становятся такими же осторожными, пугливыми, как их свободные братья... Ему вдруг захотелось горячего чая.

Развести огонь на снегу, в пургу, на морозе, когда птицы умирают на лету, пастуху дело легкое, привычное. Вскоре из кедрача навстречу снежинкам поднялся стол­бик дыма. Съев юколу и запив ее горячим чаем, Атувье раздвинул упругие ветки куста кедрача, лег под душис­тый «полог» и... заснул.

Ему приснился тревожный сон. Он стоит недалеко от яранги, на том месте, где обычно стояла та матуха, мед­вежонка которой он вытащил из каменной ямы. У яран­ги — Тынаку. На одной руке у нее сидит веселый, круг­лый, как полная луна, Тавтык, а другой рукой жена ма­нит к себе. «Ну да, я уже много дней и ночей не был в яяне, вот жена и зовет меня»,— размышлял он во сне, но почему-то никак не мог подойти к яранге: к ногам ему будто привязали тяжелые камни...

Спал недолго. Когда открыл глаза, увидел, что скоро ночь наступит. Он поднялся, замахал руками, чтобы разо­гнать кровь, прислушался. Ни единого звука не поймали его уши. Тревожная догадка встряхнула его. Атувье перекинул через плечо сумку, взял лук и колчан со стре­лами и поспешил в ту сторону, где паслись олени. Вот чуть видимые комья снега, но оленей нет! Не слышно их хорканья, перестука рогов. Смахнув ладонью налипшие на лицо, на глаза снежинки, он остановился. Может, олени улеглись? Они ведь тоже здорово устали. Домаш­ние олени слабее диких. Но почему они все же ушли с места кормления? Атувье разгреб снег. Да, место хоро­шее, ягель нетронутый, густой.

Атувье сам прогнал оленей. Едва сохжой почуял дым, который был смешан с кисловатым запахом, исходившим от выделанных шкур, как дикарь забеспокоился. Такие запахи шли от человека — самого главного врага. Зна­чит, человек снова близко, и он захочет отнять важенок. Сохжой громко хоркнул. Ближние оленухи перестали есть, подняли головы. Сохжой обошел косяк и подался на склон сопки. Следом потянулись сначала пять важенок, а за ними и остальные. Олень — зверь стадный. Только в стаде, рядом с другими, он чувствует себя уве­ренно. Присутствие соседей помогает ему вовремя заме­тить, почуять опасность. И снег раскопать легче. Вот по­чему и без человека-пастуха они не разбредаются далеко друг от друга. И даже если у какого-то быка появится желание уйти от человека, то он уходит не один, а с ко­сяком.

Атувье, то и дело смахивая с лица холодную каши­цу, ринулся по следам. Хорошо еще, что кое-где видне­лись полузаметенные комья снега. Следы привели его к подножию сопки. Высокая она или нет, Атувье не ви­дел — было уже темно. К тому же низкие облака скры­вали вершину. Но раздумывать некогда, если он потеряет следы, то тогда совсем худо будет. Очень худо. Что он станет есть? Мясо и юкола кончились. Осталось совсем мало сушеных листьев и корешков. На одном чае долго не проживешь. Назад идти долго. Атувье оглянулся на свои следы... Совсем рядом они уже не были видны. Ой-е, а как он найдет дорогу назад? Проклятый сох5кой! Он заманил с собой не только важенок, но и его, Атувье. Где сопка-метка? Облака закрыли сопки. А его следы? Нет их, занесло. Если он сейчас повернет назад, то все равно не найдет дорогу к яранге. Надо ждать, когда ветер прогонит облака и появится солнце. Сколько ждать? В эту пору небо почти всегда закрыто. Только с наступлением морозов оно станет открываться. Ой-е, за­чем он погнался за косяком? Зачем?! Он, оленный чело­век, знает, что сохжой — хитрый, осторожный олень. Если дикарь отбил себе домашних оленух, то уведет их очень далеко от стада. Сохжой, как старушка Келле, сильно путает следы. Так рассуждал Атувье, осторожно поднимаясь вверх. Где же следы? Нет следов. Совсем ни­чего не видно. Он же не собака, не волк, не росомаха. Днем он может разглядеть даже слабый след, но в темно­те, в снегопад, как увидишь? Только звериный нос может взять след оленя в темноте, в снегопад. Но он не зверь — он человек. Атувье спрятался от ветра за большим кам­нем. Куда идти дальше? Темно, идет снег, пропали следы. «.Надо разжечь костер. Огонь — друг, он прогоняет пло­хие мысли, помогает забыть о плохом»,—решил Атувье. Неподалеку от камня угадывались кусты кедрача. Атувье наломал веток, настрогал стружек из сушняка, разжег костер, затем натолкал в кружку снега, вскипятил воду, бросил в кипяток щепотку заварки. Маленькими глотками он неторопливо пил чай и думал: «Олени все равно далеко не уйдут. Ночью, да еще в снегопад, можно и потеряться,— рассуждал он.— Сохжой, скорее всего, увел их за сопку, в тихую долину. Там олени подкре­пятся. К тому же сохжой не будет чуять меня, его чуткий нос не поймает запах дыма. Ой-е, зачем я разжег костер вблизи оленей? Сохжой, как и всякий дикарь, боится запаха дыма и потому увел важенок и ездового оленя подальше от меня. Ладно, сейчас я попью чаю и лягу спать, а утром поднимусь на вершину и тогда уви­жу следы,— успокаивал он себя. — Теперь мне нельзя от­ставать от оленей, иначе я уйду к «верхним людям» от голода. Теперь я буду снова пастухом. Буду пасти... важенок сохжоя. Он должен, должен вернуться в те мес­та, где долина Круглого озера. Ой-е, добрые духи, сде­лайте так, чтобы сохжой повернул в ту долину. Я даю клятву: если он приведет важенок и... меня в ту до­лину, я принесу вам в дар мясо одной важенки. Все мясо!»

Сын Ивигина все-таки здорово устал за время погони. К тому же он был большим, тяжелым, а тяжелому человеку труднее ходить по горам, по тундре, чем лег­кому.

...Едва тьма начала таять, как Атувье снова развел костер и вскипятил чай. Ему хотелось есть. Очень хоте­лось. Пустой желудок просил хоть какой-нибудь еды. Но еды у него уже не было. «Я должен догнать косяк и убить оленуху. Я должен догнать косяк»,—твердил Атувье, поднимаясь на вершину сопки.