Анастасия Коробкова - Сказки Перекрестка

Лязг засова потонул в собственном многократном эхе. Когда оно стихло, вернулось и зрение, тем более, что мрак в тюрьме не был абсолютным. Я огляделась. Камера была сплошной: длинный коридор, тянувшийся вдоль другого, по которому меня только что провели, поделен на отдельные клетки решетками из толстых прутьев. В соседней клетке разместили Германа. Я увидела его стоящим напротив меня — сложив руки на груди, он наблюдал, как я озираюсь.

— Кого ты на этот раз спасаешь? — с ироничным фатализмом в голосе поинтересовался он.

Только его насмешек мне не хватало! Вот поэтому все, что я делаю в наколдованных мирках, я делаю одна!

— Тебя это не касается.

Я села на лавку, узкую деревянную лавку, одновременно, надо полагать, кровать. Долго здесь находиться не придется. Глазам надо привыкнуть к темноте настолько, чтобы появилось «фильтрующее» зрение, оно позволит мне в этой анфиладе клеток найти Гертруду. Куда бежать, там разберемся.

— Что ты собираешься делать? — спросил Герман, усаживаясь на свою лавку рядом со мной.

— Горько плакать! — огрызнулась я, думая о том, что его ведь тоже придется выручать. В соседях-то мы теперь из-за меня, хотя я и не виновата. Не бросать же его здесь…

— Ты не можешь плакать, — спокойно информировал он.

Когда это он успел заметить? Наверное, кто-то из братьев сказал.

— У тебя нет слезных желез, — тем же спокойным тоном, пристально глядя на меня, сообщил он. Прозвучало это, как удар.

Что такое «слезные железы», я представляла себе слабо, но ясно поняла, что у меня имеется какой-то серьезный дефект, и почувствовала себя неполноценной. В склонности к дурацким шуткам Германа никто не уличал.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросила я.

Его взгляд перестал быть таким острым. Он прошел мимо меня, и Герман глухо, словно нехотя, ответил:

— Я знаю каждый сантиметр твоего тела.

Второй удар. Он произнес эту фразу так, словно интерес к моему телу был для него мучительным, словно он сделал признание в чем-то сокровенном. И эта загадочная интонация затронула внутри меня те музыкальные струны, на которых мог играть только он. Чудесная вибрация охватила все чувства, приковав внимание целиком к нему. Но хотя бы инстинкты на этот раз не подвели — по сигналу памяти они встали в боевую стойку. Как это он познакомился с моим телом? Что-то не припомню. А когда я теряла память? Сознание отключалось, было дело, — когда, прорываясь вместе с Женькой к сквозняку под обстрелом, мне в спину прилетела пуля из винтовки. Очнулась я в медицинском отсеке «Тайны»… Очевидно, Женька притащил меня туда, он мирно спал на койке рядом.

Вот поэтому-то все, что я делаю в наколдованных мирках, я делаю одна!

— Никогда Женьке этого не прощу, — прошептала я. Мне было стыдно, очень стыдно, за тело, которое оказалось дефектным.

— Почему? — быстро спросил Герман и упер в меня взгляд, пронизывающий, теперь казалось, насквозь. — Он не должен был тебя спасать? Это лишь твоя прерогатива? Больше никто не вправе быть бесстрашным и великодушным?

Ой! Что это он такое говорит?

— Пусть спасает кого угодно, только не меня.

И только не с твоей помощью…

— Почему? — опять спросил Герман. — Тебе не хочется быть благодарной?

Он словно кидал в меня мелкие камни. Вообще-то, не хочется… да и зачем? Что с ним стряслось? Почему он бросается обвинениями?

В тот момент мы оба забыли, куда ведет единственная выходная дверь каменного коридора. И я утратила ощущение важности выбранного испытания, находясь вне всяких миров. Гертруда и ее сын напрочь выпали из моей головы.

— Да, не хочется, — ответила я. — Ну и что? Я не хочу быть обязанной — это ограничивает свободу, и, кстати, сама не требую благодарности ни от кого!

Герман сощурил свои темные глаза, словно сужал до толщины иглы собственный взгляд, и так уже проникший в самые потаенные уголки меня.

— Ты ни с кем не хочешь себя связывать, — как очередное обвинение, произнес он.

— А ты?! — крикнула я, потеряв самоконтроль. — Почему ты не хочешь связать себя со мной?!

Пронзительный взгляд вновь потускнел.

— У меня есть достаточно веская причина.

— И что во мне не так?!

Он вдруг растерялся.

— Что? Почему «не так»? В тебе нет ничего плохого.

— И даже отсутствие слезных желез идеально, — не смогла не съязвить я.

— Дело не в тебе…

— А что, ты еще хуже, чем я, неблагодарная?

— Да, я хуже.

Вот она, слабинка в броне! Он не может подобрать определения своему «пороку»! Так, продолжай растерянно смотреть мне в глаза… Что это там, такое черное и безнадежное… Обреченность.

О, боже!.. Нет, не болезнь, это я легко нахожу. Что тогда?

Мы уже стояли друг напротив друга, разделенные двумя рядами грубых металлических прутьев.

Появилось «фильтрующее» зрение. Гертруда с сыном прямо подо мной, этажом ниже…

У Германа нет будущего. Даже вероятного. Все линии вероятностей, разноцветные и светящиеся, — очень короткие, они обрываются, натыкаясь на какую-то черную дыру.

— Сколько тебе осталось? — севшим голосом спросила я.

— Какая разница? Немного. Нам не хватит.

Это черное — не дыра. Это сгусток отрицания. Проклятие. Что можно с ним сделать? Герман не позволит и попробовать, ведь он не хочет быть вместе со мной даже недолго. Надо забрать этот сгусток себе — если он будет под рукой, я сумею найти способ его побороть. Забрать. Я протянула к нему руки. Проклятие создано словами с жесткой вибрацией, нужно только их подобрать.

— Я отнимаю твой рок.

— Я забираю твой рок себе.

— Он теперь мой.

Черный сгусток качнулся и покатился в мою сторону, словно сам давно этого хотел. Линии вероятностей протянулись вдаль. У меня за спиной, на уровне шеи, поселился кто-то живой, похожий на мохнатого толстого паука. Сидит себе, вроде не мешает.

Герман что-то сказал, но беззвучно, я не расслышала. От него хлынула мощная волна серебристо-голубой энергии, и на ее гребне он шагнул ко мне, легко раздвинув железные прутья. Он даже не заметил, что на его пути была такая преграда! Он схватил меня своими каменными руками и сжал, как будто хотел выдавить обратно утраченную часть своей судьбы. Его взгляд, вместивший всю нежность и всю тревогу мира, парализовал мое сознание и остановил время. Я впитывала его, инстинктивно зная, что когда-нибудь сама память о нем может меня спасти.

За Гертрудой пришли. Сжимаемая руками Германа, я в панике топнула ногой, и мы упали, с треском проломив доски пола, на этаж вниз.

Гертруда сжалась в углу, закрыв собой ребенка, и это уберегло ее от нашего «десанта». Мы свалились аккурат на конвой. Я рванулась к Гертруде, одной рукой схватила ее за локоть, другой подхватила Фредика и бросилась в коридор, пока там хоть какая-то дверь отперта. Нам повезло: выход на эшафот еще не открыли, зато выход в город не успели закрыть, и мы помчались по коридору назад, быстрее ветра преодолевая расстояние до неумолимо закрывающейся двери. Она бы и закрылась — тяжелая, кованая, на трех засовах, но Герман просто вышиб ее ногой, и мы оказались на лестнице, которую никто не охранял.