Александр Бруссуев - In vinas veritas

Хотелось покричать, чтоб оркестранты вернулись и сыграли для меня что-нибудь успокоительное. Вместо этого я слабым голосом начал звать жестоких тюремщиков. В сидячем положении, кровь будто бы и не шла, однако голова кружилась престранно, а живот горел огнем и отдавался резкой болью, если я, вдруг, нечаянно брал высокую ноту.

Сколько я так просидел на цементном полу — не знаю. Может час, а, может, и пару минут. В камеру заглянул дежурный по комендатуре сержант. В обиходе — Валенок.

— Встать, воин! — прорычал он из дверного проема.

— Валенок! — пьяным голосом обрадовался я. — Добить меня пришел? Только подойди — все ноги изгрызу.

Тот решил не вступать со мною в единоборство, пошевелил ноздрями неоднократно перебитого на ринге носа и исчез. Я опять остался в одиночестве. Внезапно открыв глаза, я уперся взглядом прямо в бессмысленные голубые очи майора Насакина, начальника комендатуры. «Ну, все, пришел мне полный капец!» — испуганная мысль зигзагом пролетела в голове.

— Держись, сынок, сейчас врачи придут! Держись, у меня еще ни один солдат на гауптвахте не умирал! — успокоил он своим дребезжащим голосом.

Я сначала подумал, что он обращается к кому-то другому, к сыну своему, например. «Надо же, и его дети, оказывается, служат с нами в одной части! И даже на губу попадают, как я!» Но потом я начал думать о врачах, потом о том, как народ умирает в насакинской темнице. Но возникала странная нестыковка, которую я никак не мог преодолеть, потому что хотелось спать, но уснуть никак не удавалось. Все мешало: ужасно мерзла задница, которой я давил ледяной пол, в животе урчало, от голода, видимо, громко топали чьи-то обутые в сапоги ноги. Потом меня дергали цепкие руки, срывая гимнастерку, поднимали и укладывали на нехолодную субстанцию, вроде матраса, голоса переругивались между собой, на живот ложилась теплая ткань, в бедро впивалась игла — и пришел сон.

Во сне я оказался в ГУЛАГе, прогуливался по деревянному бараку в ожидание следователя. Была весна, вокруг — Сибирь, в углу на кровати плакал мой одноклассник Витька Игнатенко. Я его успокаивал:

— Спокойно, Витя. Мы отсюда обязательно вырвемся. Только надо подождать два года. Тогда им будет не до нас. Вытерпим это время до сорок первого, и тогда — в бега!

«Значит, сейчас тридцать девятый год», — во сне догадался я и проснулся.

Я уже был в госпитале, никак не на губе. Миловидная медсестра в маске закончила мне скрести бритвой грудь и принялась за низ живота.

— Здрасте, — сказал я. — Интересная у Вас работа. Может, я сам как-нибудь управлюсь?

— Лежи уж, воин, не шевелись, а то задену нечаянно какой жизненно важный орган.

Вошел врач, оценивающе осмотрел мой живот со всех сторон и предложил:

— Что ж, приступим. Ничего страшного нет. Сейчас зашьем царапину — и будешь, как новый. Поешь, поспишь, восстановишь всю пролитую кровь — и дальше служить. Сколько осталось?

— Много, полтора года.

— Значит, до свадьбы обязательно заживет. Сейчас будет немного больно.

Мне наложили швы. Я не пробыл в госпитале и недели, вернулся в часть. Об этом инциденте с «чученом» никто не вспоминал. Дисбатом тоже никто не угрожал. Удивительно было и то, что спустя пару месяцев вновь появился у нас в роте и Юлий. Всю нашу поножовщину спустили на тормозах. То, что он меня все-таки полоснул ножом, неглубоко, слава богу, старались не вспоминать. Разве что, питерские сослуживцы, да и то со смехом. Зато на лице у моего оппонента на всю жизнь осталась отметка моего кулака в виде шрама, белевшего сквозь черную грозную бровь. Как, впрочем, и у меня на животе навеки остался след армейского штык — ножа.

Прокрутив в голове те далекие события, я спокойно заснул.

— Хотелось бы напомнить Вам некоторые традиции нашего уютного гостевого дома, — распылялся лысый дядька красивым, хорошо поставленным голосом. При взгляде на него казалось, что он изо всех сил втягивает в себя живот.

В это время мы вытаскивали из такси наши дорожные чемоданы. Машина сразу же умчалась, стоило нам ее освободить.

— Не таксист, а таксидермист какой-то, — сказал я ей вслед.

— Стоило быть ему повежливей! — подтвердил Саша.

— Что Вы говорите? — на цыпочках выплясывал вокруг нас хозяин — распорядитель нашего нового временного пристанища.

— Да говорю, что мы у вас долго не задержимся: всего-то на одну ночь, — схватив в охапку свой багаж, бросил я ему через плечо.

— В договоре, предоставленном агентством «Фокс», указано: продолжительность пребывания — два дня. Согласно действующим тарифам полный день считается с десяти часов утра календарных суток вселения до десяти часов утра последующего. Исходя из вышеперечисленного, две ночи — оплаченный срок для Вас.

— Замечательно! Позвольте Вас попросить ключи от наших номеров, потому что мы очень торопимся на работу, — перед столом администратора высказался старпом.

— Да, да, конечно! — воодушевился хозяин, — но, тем не менее, позвольте в двух словах рассказать о наших устоявшихся правилах. Это не займет много времени.

Мы задержались перед стойкой минут на пятнадцать, если не больше. Все это время пришлось слушать бред, преподносимый нам хорошим дикторским голосом, показавшимся мне знакомым по школьным программам для аудирования.

Когда лектор, наконец, достал из-за стойки наши ключи, готовясь торжественно сопровождать нас по камерам, я сказал Саше по-русски вполголоса:

— Все можно, но ничего нельзя.

Хозяин пригласил нас поощряющим жестом следовать за ним, все так же втягивая живот.

— Надеюсь, он не страдает метеоризмом, — ответил мне старпом.

Перед дверями в наши соседствующие номера провожатый протянул нам громадных размеров ключи. Такие просто так и в карман не запихать.

— Меня зовут Лари. Буду рад помочь Вам.

— Спасибо, спасибо. Мы Вам очень признательны, но надо торопиться на работу, — деликатно пресек нежелание Лари оставлять нас одних Саша.

— В таком случае увидимся вечером, за обедом. Удачного дня!

— И Вам того же! — хором откликнулись мы.

Распаковывать чемоданы не было ни времени, ни желания. Поэтому, заперев двери в свои тесные кельи, мы поспешили вниз, под заунывные струйки дождя.

На сей раз до парохода добрались гораздо быстрее. Помахали руками аквалангистам, которые уже увлеченно отрабатывали удары ногами в ластах, сохраняя при этом равновесие. Те помахали нам в ответ, кто чем мог. Кто из них был наш давешний кореш Алекс Скотт — идентифицировать не удалось. Они, как близнецы, затянутые в гидрокостюмы, примеривались друг к другу, как бы удачнее приложиться ребром ласта к напарнику.

«Вили» встретил нас равнодушным безмолвием. Тот же крен, то же искореженное железо. И даже тот же баклан, который невозмутимо продолжал сидеть на фальшборте, выстраивая свою пирамиду Хеопса.