Александр Бруссуев - Полярник

— Так не должно было случиться, — упорствует урка.

— И что — не случилось? — нависает над ним второй механик.

Моторист-теоретик обиженно молчит, сопя.

Я оставляю их двоих подводить черту под разговором и бегу на камбуз.

Там опечаленный повар — урка моет под краном выловленные из нечистот говяжьи ребра.

— Ты что собираешься делать, неандерталец? — ядовито интересуюсь я у него.

— Суп варить! — признается он, проигнорировав сравнение со своим далеким родственником. Я начинаю подозревать, что степень их родства не так уж и отдаленна.

— Отставить! — гавкаю я.

Урка роняет кости на палубу и обращает скорбное, как у Пьеро лицо к подволоку.

Я спускаюсь к провизионке, где уже начинает замерзать толстый слой всякой гадости, набравшийся за ночь после хладнокровной диверсии нашего моториста. Запах, к сожалению, замерзать не собирается.

С порога я прыгаю на ближайшую полку, закрепляюсь на ней и начинаю выбрасывать в коридор рыбу, мясо, замороженный хлеб. Прикинув на глазок, что продуктов хватит на неделю, оставшуюся до следующего получения продуктов, выбираюсь обратно. В это время вниз спускается, пыхтя и поддерживая живот, Ди-ди. Его вызвал удрученный повар.

— Ну и что это тут происходит? — инстинктивно, по привычке, спрашивает он. Я таких привычек не разделяю, скорее, даже, критикую.

— Да пошел ты! — говорю, запихиваю продукты в бумажный мешок и поднимаюсь на камбуз. Ди-ди удивленно крутит головой, не в силах найти должные слова.

— Короче, так! — ставлю задачу повару. — Нам со вторым готовить только из этих продуктов. Ясно?

Тот кивает головой.

— Смотри у меня! Будем проверять!

Я ухожу и краем глаза замечаю, что Ди-ди тоже вытаскивает с собой продуктовый набор. Интересно, как же он с таким мамоном на полку-то забрался?

Целую неделю мы втроем питаемся из отдельной кастрюли. Капитан, сердешный, преуспевает вместе со всеми урками в потреблении продуктов, выуженных бережливым поваром из дерьма и старательно обмытых «чистой колодезной водой». Потому что добрый Ди-ди ему об этом маленьком происшествии не сообщил. А мы были сообщать не обязаны, иначе уркин эксперимент обернулся бы для меня понижением в правах: не углядел, не научил, не проконтролировал.

Через некоторое время наш урка задал мне волновавший его вопрос:

— Немцы плохо строят суда?

— Нет. Строят они их хорошо. Дело не в этом.

Урка посопел немного, пытаясь разобраться в моих шарадах, но безуспешно:

— А в чем тогда дело?

Я понял, что придется мне объяснить некоторые вещи любопытному студиозусу:

— Немцы просто не имеют фантазии. Что им в проекте насочиняли — то они и сделают со всем своим прилежанием. Заложено дизайнерским гением на одну трубу повесить шпигаты с провизионных камер и сточные воды с гальюнов — даже никаких мыслей не шевельнется в головах строителей. Они же не знали, что придет однажды к нам на пароход пытливый филиппинский студент, и, эксперимента ради, перекроет клапан, тем самым, направив фекалии прямиком в шпигаты провизионки. Понятно?

Урка закивал головой, и тут его озарило:

— А кто же проект такой придумал?

— Вот это уже правильная постановка вопроса, — сказал я, уже слегка утомившись беседой. — Знаю только, под чьим руководством создалось все это безобразие, именуемое «Рейкьявик — Фосс». Главный проектировщик — поляк. Гениальный человек в своем роде.

— А откуда он? — все никак не унимался урка.

— Да пес его знает! Из «Солидарности». С одного завода с Лехом Валенсой, — попытался закончить я диспут.

— А кто такой Лех Валенса?

— Слушай, господин моторист! Тебе — что, заняться нечем? — ставлю точку над нашей беседой я.

Урка мигом испаряется, задумывая очередную смелую выходку. Сломать его не могут никакие зверские рожи старших товарищей, никакие робкие жалобы капитану — ничто. Время ему становиться штатным механиком. Я даже перед своим отъездом на дембель такую рекомендацию ему выдал в письменной форме. Дерзай, студент! Надеюсь, что не под моим руководством!

Единственная радость в проходящих днях была, конечно же, встреча с твердой землей. Правда, очень редкая радость. Стоянки наши в портах исчислялись часами.

За два часа в гренландском порту Нарсак можно было увидеть только горы, не очень высокие, но маргинально мрачные. Между горами и водой фьорда на абсолютно лишенной деревьев земле стояли одноэтажные домики. Глядя на их разноцветную окраску, можно было смело уверовать, что мы видели самые веселые места во всем Нарсаке. На склонах крохотными пятнами угадывались домашние животные, бродившие туда-сюда в поисках пропитания. Исключив коров, свиней и буйволов, мы пришли к выводу, что это не кто иные, как овцы, поставленные бездушными хозяевами перед выбором: либо пытаться есть мох, камни и помет леммингов, либо топиться в кристально чистых ледяных водах Гренландского моря. За четыре визита сюда нам ни разу не попалась овца-утопленница. Зато айсберги радовали взгляд в изобилии — большие и малые, белые и иссиня — голубые. Утолившие свои амбиции еще 14 апреля 1912 года, они держались поодаль от судового хода, устроив своеобразный коридор. Урки, выбегавшие на палубу фотографироваться, кричали и улюлюкали ледяным горам. Мы же сохраняли молчание, посматривая на осколки вселенских льдов, как на неповоротливые, но чрезвычайно опасные сюрпризы природы.

А на подступах к острову вовсю резвились киты. Пускали фонтаны, хлопали о воду хвостами — словом, вели праздный образ жизни. Иногда проносились стремительные касатки. У них задачи более простые: кого бы схавать. Они, деловые и решительные, как гестаповцы. Киты их опасаются.

Ньюфаундленд предстал перед нами лишь только как живая декорация фильма «Идеальный шторм». Скупая северная природа, но не такая, как на нашем севере. Здесь даже деревья, в том числе и сосны — великаны, носили отпечаток безумной ярости ветра, несколько раз в день меняющего свое направление. Палубная команда усердно следила за его порывами, но все равно швартовы рвались, застигнутые врасплох. Капитан, и так-то по жизни не отличающийся адекватностью поступков, поддавался истерике, бегая по пароходу и отдавая распоряжения, противоречащие друг другу. Палубные урки дергались, закатывали глаза и совершали ошибки. Их погрешности были довольно безобидными: порвались четыре швартова из шести заведенных, свернули набок судовой трап вместе с электрической лебедкой, его опускающей, навалились привальником на причал, погнув фальшборт. Мастер колотился мелкой дрожью и говорил Ди-ди, тупо проводящему отведенные ему вахтенные часы в кресле судового офиса с телефонной трубкой в руке: