Юлия Власова - Каллиграфия

Раскаленная дверь ее темницы со скрипом отворилась — проход был открыт, но Джулия не двинулась с места. Осознав, на какую жертву пошла кенийка ради ее спасения, какому риску подвергалась, спускаясь в катакомбы, девушка поначалу не могла придумать ничего, что умалило бы горе вызволительницы, которая, рыдая в голос, согнулась так низко, что еще чуть-чуть — и она бы коснулась лбом пола.

— Что у вас там происходит? — возмущенно прокаркал Туоно, не осмеливаясь приблизиться к заграждению и уж тем более высунуть оттуда свой любопытный нос. — Эй, кто-нибудь скажет мне, в чем дело? Куда подевался караул?

Его проигнорировали самым бессовестным образом, и, покинутый всеми, он агрессивно ударил ногой по алюминиевой супнице, так что она отлетела в дальний конец камеры, после чего рывками высвободился из пиджака, в котором становилось жарко.

А Клеопатра чувствовала себя так, словно ее исполосовали ножом; груз обиды клонил голову к земле. И вдруг к этой тяжести добавилась тяжесть гораздо более ощутимая: что-то горячее мягко опустилось на шапку черных, как смоль, волос и припекло кожу под лопаткой.

— Прости мне мою импульсивность, — проникшись ее страданием, проговорила Джулия. — Ты столько сделала для меня, а я… Тошно жить с таким характером, вот уж поверь!

Плечи африканки дернулись последний раз, рыдания стихли, и через несколько долгих минут она чинно распрямила спину, не зная, то ли улыбнуться, то ли вновь удариться в слезы. Ее голубые глаза подернулись туманом, губы подрагивали, и весь облик живо напоминал одну из картин Эжен Делакруа с изображением сиротки на кладбище, за исключением, разве, того, что сиротка была светлокожая.

— Значит, ты не злишься? — слабым голосом спросила Клеопатра.

— Злюсь?! Да это на меня следует гневаться! Сколько я непотребства нагородила! Уж и сама не припомню. Так стыдно! Но признайся честно, вы с Моррисом не…

— За кого ты меня держишь?! — изогнула брови негритянка. — До этого дело не дошло. А если б и дошло, я бы тотчас наложила на себя руки. Этакого позора вольным жителям Кении не стерпеть!

Туоно подглядывал за ними, насколько позволяла неостывшая решетка, и подслушивал с немалым интересом.

— Вот теперь моя душа спокойна, — сказала Джулия. — Иди ко мне, сестренка! Ты вела себя, как истинная героиня! Как шпион в стане врага. Да ты и была, по сути, шпионом.

Прорицатель-сикофант, который в принципе не выносил сантиментов, искривился, фыркнул, и, опомнившись, принялся звать охрану. Мало того, что девчонка нежничает с его «добычей», так она, по-видимому, собирается еще и удрать!

— Клео, не забыли ль мы о нашем старом друге? — спросила Венто, плутовато скосив глаза в сторону соседней камеры, обитатель которой топал ногами, надрывал глотку — в общем, вел себя отнюдь не благопристойно.

Клеопатра оценивающе оглядела погнутую шпильку для волос, не разжимая зубов, сказала: «Сей момент!» — и приступила к вскрытию замка. После всего, что ей пришлось пережить по вине Туоно, на ее непредвзятое отношение нечего было и рассчитывать. И дверь она отворила «ясновидцу» лишь затем, чтобы обрушить кулак на его плешивую макушку.

— Так вот, кто морочил мне голову, выдавая себя за прозорливца! — воскликнула Джулия, с величайшим презрением взирая на оглушенного. — Хорошо, что я не приняла его откровения за чистую монету! Клео, ты чего?

Африканка выглядела встревоженной, хотя явных поводов для тревоги не было. О том, чтобы вновь запереть заместителя в камере, она не хотела и слышать, а заметание следов так и вовсе назвала бессмысленным занятием.

— Мы попусту теряем время! — торопила она, настойчиво дергая Джулию за платье. — Замешкаемся — и сами не заметим, как сюда нагрянет Моррис!

В конце концов, та уступила, глубоко недоумевая, отчего разбежались охранники и отчего Туоно впал в немилость.

Скалясь от нестерпимой боли в висках, Люси лежала, на обтянутом кожей диване и бессознательно сжимала руками голову. Моррис решил испытать на ней какое-то из своих излучающих устройств? Что ж, такова расплата за неудавшееся покушение. Невдомек ей было, что Дезастро и сам порядочно исстрадался под воздействием жестких лучей, «генератор» которых пустился теперь наутек вместе с верной кенийкой. Оттенки заката были Люси не по нутру, веки отяжелели — словно свинцом налились, а из-за спертого воздуха она не могла, как следует, вдохнуть, что приводило ее в полнейшее расстройство.

«Не понимаю я этого изувера! Хоть убейте, не понимаю! — шевелила она губами. — Неужели так сложно раздробить мне череп или перерезать горло? Или он не хочет марать руки… после того, как отправил на тот свет больше сотни своих гостей!»

Ее мысли имели свойство выстраиваться друг за другом и следовать в порядке очереди, однако, когда мигрень разыгралась всерьез, — несмотря даже на то, что излученье прекратилось, — в ее бедной черепной коробке начался невообразимый сумбур. И, чтобы распознать в этом бедламе хоть мало-мальски годную мыслишку, требовались усилия, на какие она в данный момент способна не была. Единственное, что удавалось ей относительно легко, так это перемещаться с места на место — пьяной походкой или на карачках, ползком.

Моррис обнаружил ее распростертою на подушках под пологом киноварного цвета, и первым делом обратил внимание на поблескивающие белки закатившихся глаз и на бледность, тем более примечательную, что в комнате с красными покрывалами, красными коврами и красным потолком на любом лице почивал бы неестественный румянец.

— Быстро же Люси ласты склеила! — поразился он вслух.

— Рано радуетесь, я живучая, — хрипловато отозвалась та, пошевелив рукою.

— Чудненько, — осклабился Моррис, поглаживая свою винтовку, точно какого-нибудь домашнего питомца. — Блестяще! Я как раз собирался наружу. Кимура пожаловал.

— Вот как? — Люси старалась скрыть волнение.

— Да, хотел тебя прихватить, чтоб ты собственными глазами видела встречу с фанфарами.

— Мне нездоровится.

— На свежем воздухе, без сомнения, полегчает. После такой-то морилки! — подмигнул Дезастро. Люси мысленно послала его к хозяину адской бездны. Попробуй тут, ослушайся! Всё равно ведь поведут — не по доброй воле, так силком.

— С фанфарами, говорите? — прищурилась она, спуская ноги на пол. — А салют будет?

— Всенепременно! Залпы прогремят ровно с появлением нашего Джеймса Бонда.

— Браво! Вы лучший импресарио, каких я знала! — поаплодировала Люси с притворною улыбкой, за которой скрывалось не менее искрометное пожелание примерно следующего содержания: «Да чтоб ты себе зубы обломал!». Уж кто-кто, а она, если останется в живых, не упустит случая поквитаться.