Юлия Власова - Каллиграфия

— Ага, Кристиан намекал, что освоив это мастерство, я поднимусь на новые высоты в своем развитии, — перебила Джулия. — Слабо верится. Но я бы всё отдала, чтобы уподобиться тебе.

— Мне импонирует твоя прямота, — сказала японка. — Но в том-то и соль, что всё отдавать не нужно. Ты мечтала постичь каллиграфию, так не бросай ее лишь оттого, что она наскучила. Эдак ты ни в чем не преуспеешь.

— По-твоему, рисуя иероглифы день и ночь, я обрету внутреннюю тишину? — скептически отозвалась Джулия.

— Ну, уж не знаю, как тебя надоумить, — вздохнула хранительница. — Давай отложим дискуссию. Надо разыскать Клеопатру, пока она не наломала дров.

В библиотеке красной пагоды витал аромат жимолости. Франческо методично обшаривал полки в надежде подобрать книгу, где бы подробно описывались этапы порученного ему задания. А еще он рассчитывал хотя бы на захудалый экземпляр руководства по созданию неповторимого стиля, чтобы произвести впечатление на Аннет. И вдруг, к его вящему удивлению, в окно вломилась африканка.

— Есть хочу, — поведала она с затравленным видом. — От ягод уже живот пучит, а вот окорок сгодился бы вполне.

Юноша остолбенел. Перед ним стояла высокая, атлетически сложенная брюнетка с шоколадного цвета кожей и глазами, в глубине которых светилось два чистейших аквамарина. Это невероятное сочетание заставило Франческо прирасти к полу и на несколько секунд отняло дар речи. Клеопатра бесцеремонно пихнула его в бок.

— Чего глаза пялишь? Давай уже, я тороплюсь!

— К-кухня там, — пролепетал Росси, абсолютно позабыв, зачем пришел в библиотеку. Позднее его поразила одна вещь: он так же отчетливо понимал африканку, как и она его. А всё оттого, что в саду стирались языковые барьеры.

Опустошив кухню, кенийка двинулась к ручью. Она просто не мыслила себя без купания, без этого ежедневного ритуала. Сбросив свой красно-синий саронг и сандалии, она совершила омовение, медленно и с удовольствием. Клеопатра и еще бы поплескалась, если б не спугнули ее голоса. Кто-то приближался к пагоде. Тряхнув шапкой отросших, мелко-вьющихся волос, она кое-как натянула на себя одежду и рысцой побежала под мост. Ручей, в отличие от пруда, хорош тем, что не выдает следов беглеца. Даже если тот только что омочил в нем ноги, ни кругов на воде, ни предательской ряби сыщик не обнаружит, ибо ручей искони беспокоен, он вечно в движении, не то, что лежебока пруд.

— И как ты думаешь ее приручить? — донесся сверху голос Джулии. — Конфетами что ли выманивать?

— Конфетами не конфетами, а пирогами попробовать можно, — сказала Аризу Кей. — Кстати, к ужину я собиралась приготовить баранину. Против нее твоя протеже точно не устоит.

— Протеже, — хмыкнула итальянка, — о нраве которой приходится судить лишь по обломанным ветвям да изрытой земле.

— Ты смеешься, а представь, каково ей сейчас. Не оправившись после стресса, она чует угрозу в каждом шорохе. Ее нервы на пределе, и санаторные условия — это именно то, что доктор прописал. Но какие, скажите на милость, могут быть санаторные условия, если она затаится пугливым зайчишкой в каком-нибудь окопе и просидит так до скончания времен?!

— Ах, почему в мире столько зла! — в сердцах воскликнула Джулия. — Почему чистоте не дано цвести, почему люди столь бездушны и корыстолюбивы?!

Клеопатра прислушивалась. Разговор велся явно о ней и о ее мучителях. Внезапно ей на ум пришла мысль, будто она умерла и всё это происходит с нею в горних селениях. Те две Медеи, чьи голоса звучали, как свирель, вполне могли сойти за ангелов. Обилие плодов, богатство красок и полное отсутствие вредителей также подтверждало ее догадку. Ни аспида, ни жабы, ни комарика — лишь труженицы-пчелки да певчие. Казалось бы, чего же более? Расслабься, примостись под деревом и наслаждайся тишью. Ан нет, Клеопатра была начеку. Остерегаться неизвестного ее приучали с малых лет, и закоренелая привычка давала о себе знать. Разведать, разнюхать, прощупать почву — вот ее первейшая задача. Иначе вековой опыт предков насмарку, и прахом наставления вождя.

Опьяненная цветочным благоуханием, хвойным воздухом и свежестью дня, она еле дотащила ноги к окраине сада, откуда открывался великолепный вид на горы. Там она не поленилась сделать себе шалаш. Сакурам, что росли поблизости, досталось изрядно.

Какие только уловки не перепробовала Аризу Кей, чтобы завоевать доверие африканки. Она даже — смешно сказать — пыталась организовать обрядовый танец, поручив маленьким индийцам бить в бубен и плясать вокруг костра. Пекла вкусные пироги, от которых у ребят текли слюнки, и оставляла на траве с таким расчетом, чтобы подманить негритянку к белой пагоде, где ее подстерегал Франческо, одержимый одним только желанием — выспаться. Ибо караульный пост нельзя было покидать даже ночью. Особенно ночью. Джулия же, тайком от Кристиана, помогала парнишке с выполнением курсовой — очень уж был суров человек-в-черном и требователен, как никогда. Когда же при нем упоминали о Клеопатре, он хмурился и уходил в себя. Стоило ему нечаянно встретиться с индийцами — он отводил взгляд. И чем чаще в его присутствии рассуждали об угнетателях бедного люда, о человеческом рабстве и деспотичности, тем более замкнутым он становился. Случалось, что после подобных разговоров он даже переносил уроки каллиграфии. Джулия начинала настораживаться.

Однажды, погожим ранним утром, над горной грядой появилось странное эллиптическое облако. «Пора», — смекнула Аризу Кей и вышла в сад. Франческо дремал на своем посту, пироги были съедены, вишневое повидло размазано по траве… Но не это занимало мысли хранительницы. Белое облако над пиками возникало приблизительно раз в три месяца, и уж если оно возникало, то игнорировать его было бы верхом неосмотрительности. Прямо на газоне, под сенью красавиц-вишен, легонько вздрагивая и смеясь, посапывал Вазант. Двое его товарищей расположились рядом, у затухшего костра, от которого к небесам тянулась тонкая бечевка дыма. Восходящее солнце распыляло над морем медную пудру, любуясь своим лучезарным отражением в его водах.

Склонившись над первым мальчиком, Аризу Кей прошелестела:

— Отправляйся домой, береги память об этом сне, — и поцеловала его в лоб. И тут он стал таять, исчезать, словно фигурка, нарисованная пальцем на заиндевелом стекле. Мгновение — и на месте, где он лежал, осталась лишь примятая трава. Запечатлев поцелуй на челе второго индийца, хранительница проводила и его в мир страданий, в мир, где мечты несбыточны, а быт заглушает душевные порывы и тянет в трясину унылости. Вазант спал чутко, и когда Аризу Кей коснулась его лба, обнял ее крепко-крепко, надеясь хоть ненадолго задержаться в мире грез. Но чары было не разбить даже при всём желании, и японка с сокрушением ощутила, как распалось кольцо объятий на ее шее. Клеопатра шпионила за ней из кустов, напряженно думая: «Что означает эта вселенская скорбь у нее на лице? Почему дети растворились один за другим? Что станется здесь со мною?»