Юлия Власова - Каллиграфия

Полная осознания собственной значимости и воспрянувшая духом после безбурного перелета, Аннет весьма умело и артистично строила из себя удрученную жертву, лишь чудом избежавшую худшей доли. Подлец и негодяй Туоно, повествовала она страдальческим, однако не лишенным пленительности голосом, притеснял и унижал ее, как последнюю из рабынь, но, в итоге, она сумела дать ему достойный отпор и вырваться на волю. Кианг слушала, приоткрыв рот; Роза поражалась ее находчивости и с содроганием представляла, что пришлось бы испытать ей самой, не отступись она от поисков заместителя в ту горестную осень.

Аннет же купалась в лучах «славы» и упивалась всеобщим вниманием, без зазрения совести искажая факты и сгущая краски, дабы произвести на слушателей должный эффект. Выступление ее, правда, не сорвало оваций, как она на то рассчитывала, однако весьма успешно примагнитило Сатурниона Деви, который имел исключительный нюх на скопления праздных студентов, а потому моментально определил, где требуется его властная рука. Ловко просочившись сквозь толпу зевак, он поманил Аннет к себе, смерил ее изучающим взглядом, отослал в свой кабинет и обернулся, намереваясь пропесочить лодырей за прогул. «Ха! — сказал он при виде сверкающих пяток и удаляющихся спин. — Мое влияние на этих молодцов поистине безгранично!»

Охотник до всевозможных новостей, Деви не упускал случая получить их из первых уст, особенно если новости исходили от Аннет Веку, чье появление было не менее интригующим, чем исчезновение.

— Ну, валяйте, выкладывайте всё начистоту, — приступил он к допросу, прошаркав к своему излюбленному креслу и расчистив стол. — Я хочу знать абсолютно всё! О происках врага, об увертках Туоно. Что он замышляет, этот веролом?

— О, вы просите невозможного! Я так страдала! — завела Аннет старую песню, шмыгнув носом. — Столько претерпела!

— Я понимаю, душенька, — сердобольно отозвался Деви. — Но, быть может, вас взбодрит крепкий кофе? Или желаете коньяку? Старый французский коньяк творит чудеса.

— Милая Франция, — всхлипнула та. — От коньяка, пожалуй, не откажусь.

— Мы устроим в вашу честь праздник, скромный такой праздничек, — лебезя, проговорил директор. — Но вы уж не взыщите за дотошность, поведайте, как обстояли ваши дела… м-м-м… в плену. Не замечали ль вы за Туоно чего крамольного? Товарищей каких неприглядных, сообщников?

— Нет, неприглядных не замечала, а вот представительных, знаете… — она сделала глоток и, перейдя на доверительный тон, продолжила. — Представительных сообщников у него пруд пруди. Четверых могу назвать без запинки.

— Ну, так кто же это? Кто? — елозил Деви.

— Кимура, Венто, Грин и Росси, — поведала ему малость опьяневшая Аннет.

— Вы, верно, шутите! — отшатнулся директор.

— О, что вы! Разве можно такими вещами шутить?!

— Не верю! — отрезал тот.

— Я и сама не поверила, когда увидела их у порога резиденции Туоно. Краешком глаза, из окна. За мною был строгий надзор.

— Решительно невозможно! — упирался Деви. — Вот что, подите-ка в свои апартаменты, примите ванну, а я лично распоряжусь, чтобы наш повар изготовил для вас нечто необычное. Как насчет взбитых сливок и оздоровительного коктейля? И не противьтесь. Сейчас отдых пойдет вам только на пользу! Обещаю, я хорошенько обдумаю ваши слова, разложу по полочкам, взвешу, кхм, как следует… У меня, видите ли, сложилось о синьоре Кимура довольно приятное впечатление, и я немного озадачен… Ошеломлен… Э, да что уж там, попросту выбит из колеи!

Аннет понимающе кивнула, сделала легкий книксен и удалилась плывущей походкой. В этот вечер она была окружена вниманьем, заботой и состраданием, как никогда ранее; соседки по комнате осаждали ее вопросами, поклонники толклись у дверей, а она, примеривши на себя роль пострадавшей и сочтя эту роль более чем комфортной, сочно повествовала о том, какое Туоно чудовище и какой Кимура предатель. Она положила себе непременно очернить имя Кристиана, запятнать репутацию Джулии и замарать честь ее друзей, чтоб жизнь им малиной не казалась, коль скоро они исхитрятся избежать карающей десницы экс-заместителя.

— Не стану отрицать, появление Веку меня скорее обрадовало, нежели огорчило, но на вашем месте я всё ж не стала бы слепо верить ее рассказу. А вдруг это не рассказ вовсе, а досужие россказни?! — взвешенно говорила Мирей, ходя из стороны в сторону, тогда как Роза и Кианг, притихнув, сидели на диванчике. — Да вы и сами видели, на ладан она не дышит, свежа, стройна, розовощека. Кто знает, может, она прикидывается. Может, ее и не похищали вовсе!

«У нашей провансальской подруги в голове сейчас одна теория вероятностей! — шепнула Роза на ушко Кианг, однако в тот же миг была приструнена командирским взглядом француженки. — Центурион в юбке», — насупившись, добавила она. А глубокая мысль Мирей разворачивалась тем временем во всем своем объеме:

— Вот так живешь ты рядом с человеком, уши развесишь, а потом оказывается, что он насквозь пропитался коварством. Я-то в Аннет гниль за версту чуяла еще до катастрофы, а вот вы дружно возвели ее в кумиры! Возвели легкомысленно, не разобравшись, и теперь готовы уверовать в любой ее вымысел. А я вам говорю, подходите ко всему критично, анализируйте, не давайте обвести себя вокруг пальца. У тебя, Розали, лапша на ушах скоро станет видна невооруженным глазом, а что до Элизабет, которая бродит неизвестно где, то ни для кого не секрет, как она порой бывает наивна и мягкотела.

Сообразив, что хватила через край, Мирей, однако, не стала утруждать себя оправданиями, а приступила прямиком к обличению китаянки, норов которой хоть и поумерился, всё ж оставлял желать лучшего.

— Ки-и-анг, — с расстановкой произнесла она, надеясь, что такой воспитательный прием окажет на непокорную азиатку должное действие, — я призываю тебя к рассудительности. Твоя приверженность была б достойна похвалы и восхищенья, если б служила нам на благо. А так — тебе и нам во вред. Аннет не заслуживает твоего обожания, уж поверь мне. Ты всего-то навсего пополняешь многочисленный строй ее поклонников, а, стало быть, нужна ей не более, чем кто-либо из ее свиты «теней». Расшибешься в лепешку, выслужишься перед нею ради кратковременного благосклонного взгляда, а потом опять — забвение, ожидание, новые попытки угодить. Если уж говорить чистосердечно, я бы подобного унижения не вынесла. Пылкое поклонение кумирам доводит нас до того, что мы теряем собственное лицо, неповторимую нашу индивидуальность. Задумайся, моя дорогая, приличествует ли тебе, гордой и вольной птице, расстилаться перед какой-то чужестранкой, попирая тем самым устои своего народа.

Кианг склонила голову, видимо, соглашаясь с ее доводами. А Мирей патетически продолжала: