Валерий Янковский - Нэнуни-четырехглазый

В коридоре послышались тяжелые шаги, кто-то снаружи уставился в «волчок». Потом лязгнул замок и на пороге выросла грузная фигура тюремного надзирателя.

— Янковский! Собирайся. Без вещей, на допрос. Руки назад. По коридору вперед, шагом марш…

Перед столом пожилого следователя — обшарпанный табурет.

— Садитесь, Ваша фамилия, имя, отчество. Вероисповедание. Сколько лет?

— Янковский Михаил, сын Яна, Католик. От роду двадцать один год.

— Были ли на исповеди и причастии в атом году?

— На исповеди святого причастия бывал ежегодно.

— Гражданское состояние, где родились, где учились?

— Дворянин Люблинской губернии Царства Польского, студент Горы-Горецкого земледельческого института…

— Бывший. Запомните это раз и навсегда. А теперь расскажите с самого начала о своем преступном участии в мятежнической шайке и ограблении казначейства. Кто подбил на это дело? Помните — говорите только правду, не грешите, не усугубляйте свою вину перед богом и законом.

«Доморацкий уже в могиле, о нем можно…»

— Я знаю, что врать грешно, буду говорить только правду. Вечером 22 апреля однокурсник Доморацкий велел в два тридцать утра явиться на площадь.

— Он вас заставил?

Но тут совесть не позволила очернить покойника.

— Нет, я пошел добровольно. На площади от начальника — его все звали Топор — получил оружие. Он повел нас на казначейство, по его команде стрелял и помогал выносить какие-то ящики…

— Кто разбивал сундуки в подвале казначейства?

— Было еще темно, лиц я не разглядел и не запомнил…

В конце допроса чиновник спросил:

— Что скажете в свое оправдание?

— Я, как и мои товарищи, действовал не по произволу и не из собственной корысти: мы все исполняли команду, как солдаты!

— Вот вам бланк протокола допроса. Вопросы мною заданы на левой, а свои ответы будете излагать по пунктам на правой стороне. Под ними и распишитесь. Когда потребуется, вызовем дополнительно.

Мелким, но разборчивым почерком Михаил записал на казенных листах все свои показания и расписался.

В течение лета его вызывали еще несколько раз, пытались запутать, но он неизменно повторял, что обо всем сообщил на допросе 22 мая и добавить к этому ничего не имеет.

Наконец в сентябре состоялся суд. В небольшом темном зале впервые за долгие месяцы на скамье подсудимых снова встретились шестеро молодых шляхтичей. Все сильно изменились: похудели, пожелтели, на лицах лежала печать обреченности. Напротив них, за столом, восседали члены трибунала: презус, аудитор, заседатели — все военные.

Коротко опросив юношей, седоусый презус — штабс-капитан — кивнул головой. Аудитор встал и торжественно зачитал постановление:

— Его высокопревосходительство, командующий Виленским военным округом, генерал от инфантерии Муравьев, ознакомившись с материалами следствия, соизволил утвердить решение комиссии полевого суда, по высочайшему повелению учрежденной в городе Могилеве над мятежниками, бывшими дворянами и студента ми… осужденными за вооруженное участие в действиях Горецкой мятежнической шайки и разграбление казначейства в Горках…

Он откашлялся, обвел сидящих на скамье сверкнувшим из-под очков зловещим взглядом и продолжил:

— Далее зачитываю его высокопревосходительства собственноручную конфирмацию по означенному делу:

«По соображении со степенью вины каждого из подсудимых и более или менее деятельного участия в означенных преступлениях, определяю:

Лишив всех означенных подсудимых дворянского достоинства и всех прав состояния, сослать на каторжные работы на сроки: Ивана Кржистоловича и Михаила Янковского — на восемь лет; Владимира Рабея — на шесть лет; Евгения Лятосковича, Иосифа Лятосковича и Эразма Ростковского — на четыре года. Имущество же всех этих подсудимых конфисковать в казну, а ежели имения к ним еще не дошли, — наложить запрещение на имение их родителей, с тем, чтобы когда части из оных, кои будут следовать им по наследству, были конфискованы. Город Вильно. Генерал от инфантерии Муравьев».

Командующий войсками Северо-Западного края, наместник царя Муравьев недаром получил в народе кличку «Вешатель». Мягких наказаний он не признавал.

Седоусый презус велел всем расписаться в ознакомлении с приговором и обернулся к начальнику охраны:

— А теперь отведите всех в общую камеру.

Вскоре гражданский губернатор Могилева рапортовал Муравьеву о том, что шестеро преступников отправлены с жандармами на лошадях до Смоленска, чтобы оттуда в «Тобольский Приказ о Ссыльных» они были направлены обыкновенным порядком… «О конфискации их имущества сделано должное распоряжение, о чем он имеет честь уведомить его превосходительство господина командующего».

Жизнь перелистнула еще одну мрачную страницу.

Перед отправкой осужденных в Сибирь пани Елизавета Янковская — мать Михаила — добилась встречи с сыном. Грустные и подавленные сидели они на деревянной скамейке плохо освещенной комнаты свиданий. По коридору за дверью шагал часовой.

— У нас с отцом остается тринадцать сыновей и дочь, но от этого моя боль не легче… Ты всегда радовал нас своими способностями и энергией, но, боже мой, кто мог думать — куда приведет твой темперамент! Но ты пострадал за правду, мой мальчик. Обещай мне, что ты всегда будешь честным и твердым, куда бы тебя не забросила жизнь!

— Это я вам обещаю, мама. И вы с отцом не очень беспокойтесь. Я все выдержу, мне кажется, к этому я себя подготовил. Сейчас для меня гораздо тяжелее другое: ужасно тяготит, что я, кажется, разорил всю семью! Нам ведь зачитали, что имения будут конфискованы.

— Об этом ты не думай. Вы все уже почти взрослые, скоро большинство поступит на службу. Боюсь только, помогать тебе нам будет очень трудно. А пока возьми это…

И, благословляя сына в неведомый страшный путь, пани Елизавета надела ему на палец старинный фамильный перстень и, обняв за шею, зашептала:

— Не снимай его, пока все это не кончится. Ты ведь будешь без средств, я не знаю, чем мы сумеем тебя поддержать. Поэтому он может пригодиться, это дорогая вещь…

Она отстранилась, посмотрела ему прямо в глаза в тихо добавила:

— Под камнем заделана ампулка со смертельным ядом. Поэтому… если силы тебя совсем оставят, не давай никому над собой издеваться — сорви рубин зубами!

Измученная женщина не могла продолжать. Опустила голову и вытянула из рукава платок. В ней боролись противоречивые чувства: беспредельная материнская жалость к сыну и мужество, чувство чести. То была их последняя встреча.

Ненастным осенним днем двинулась из смоленской тюрьмы вереница заключенных. В цепях, в окружении конвойных шагали в колоннах арестантов вчерашние студенты. Миновали Москву, прошли сквозь владимирские Золотые ворота. Слегка передохнули, помылись в бане знаменитого централа, и дальше: Нижний Новгород — Казань — Тюмень… «Тобольский Приказ о Ссыльных» встретил лютыми морозами. Отсюда начинался великий сибирский этап, а по тем временам рекордно быстрым считалось, когда эти нескончаемые тысячи верст до Забайкалья преодолевали за полтора — два года.