Георгий Тушкан - Первый выстрел

— Князь, не спеши! — многозначительно воскликнул Фальстаф и спросил Юру: — Ты бойскаут?

— Нет. У нас в гимназии только-только организовался отряд, а потом Пал Палыч ушел в армию…

— А ты хотел быть бойскаутом?

— Хотел…

— Жаль, что не удалось. Ведь так увлекательно быть следопытом, разведчиком, раскрывать тайны. Сообразительных и способных даже учить этому не надо — это в крови у мальчиков. Я знаю, ты первый ученик в классе.

— Первая — Инна Холодовская. В нашей гимназии девочки вместе с мальчиками учатся.

— Ну, второй, какая разница! Значит, ты способный, а способных, как я сказал, и учить наблюдательности не надо. Как ты думаешь, зачем я услал твоего отца?

— Чтобы остаться со мной наедине.

— Без свидетелей. Ведь, ей-богу, все, что ты скажешь, останется между нами. Ни одна живая душа не узнает.

— Эсли узнаэт, нэ будэт живая! — смешно пошевелив носом, добавил князь.

Фальстаф бросил на него предупреждающий взгляд и продолжал:

— Поэтому я просил бы тебя быть откровенным… Рассказать нам все, что ты видел и пережил.

— Мне больно говорить…

Офицеры переглянулись.

— Ты очень провинился перед добровольцами, то есть перед нашей, русской национальной армией, — уже не улыбаясь, сказал Фальстаф. — Ты это понимаешь? Ты стал пособником красных бандитов. Возил их, помогал им…

— Меня заставили…

— Мотивы меня не интересуют. Повторяю, ты служил у этих бандитов и заслуживаешь суровой кары. Только из уважения к твоим родителям мы решили ограничиться твоим чистосердечным признанием. Говори же и не бойся. Никто не узнает.

— Я ничего не знаю… Ночь. Куда едем — не знал. Куда приехали — не знал… Никуда не пускали. Голова очень болит… — Юра замолчал.

— А куда ты возил кого-то там ночью на повозке? Видишь, нам все известно.

Юра отвернулся и уставился глазами в пол. Фальстаф уговаривал его, Карла пугал. Юра упорно молчал.

— До чего же ты, братец, упрям! — сказал Фальстаф. — Разве что действительно болен и говорить не в состоянии…

Офицеры вышли.

Когда затих цокот копыт, Юра взбунтовался. Во-первых, заявил он отцу и матери, он не может все время лежать. Во-вторых, пусть ему дадут настоящий обед. Принесенные сухарики и чай для виду могут остаться, а он хочет есть…

Юлия Платоновна уже убирала посуду, когда на пороге комнаты появилась Тата, как всегда, красивая, завитая, разодетая.

Юлия Платоновна попыталась было предотвратить этот визит:

— Ради бога, Таточка! Очень прошу, зайдите потом! Юра очень болен!

— Подруга детства обязана самоотверженно ухаживать за своим товарищем! Вы хотите разлучить нас? Никогда!.. Правда, Юрочка?

— Входи, Тата, входи! — Юра в знак приветствия поднял руку.

Все-таки он был рад ее видеть.

— Что с тобой, жених? — участливо спросила Тата, присаживаясь на краешек постели.

— Заболел. Голова болит. И горло… И живот… — Юра повыше натянул на себя одеяло.

Юлия Платоновна вышла, унося посуду.

— «Болит сердце, болит печенка, ах, не любит меня девчонка», — пропела Тата. — А я думала, ты охотник, спортсмен, что тебе нипочем ни огонь, ни холод, ни вода! А он провел несколько дней на свежем воздухе и уже раскис, расклеился, из носика течет, горлышко болит… Геракл! «Мамочка, положи компрессик на животик», — смешливым голосом сказала она.

— Да я же здоров! — воскликнул Юра, задетый за живое.

— Здоров?

— Абсолютно! — Юра соскочил в трусиках с постели, перевернулся колесом.

— Ничего не понимаю. К чему же тогда этот спектакль?

— Спектакль? — Юра опомнился. — Так я же действительно немного болен, — произнес он, ложась в постель.

— Ничего не понимаю. Почему ты вдруг скис? — Она задумчиво окинула взглядом комнату, сняла висевшую на стене гитару, взяла несколько аккордов и запела:

Юра очень любил еще мальчиком слушать ее пение и особенно эту песню.

Песня кончилась, а Тата все еще перебирала красивыми пальцами струны гитары.

— Скажи, ты любишь сидеть у костра? — спросила она. — Там, в горах, наверное, жгут костры, вокруг сидят мужественные, бородатые воины. Чудесно! — Тата вздохнула.

— Нет, бородатых там не видно. А у костра, правда, хорошо было. Хочешь, я тебя новой песне научу, там пели у костра.

И он тихонько запел:

. . .

— Ин-те-рес-но, очень интересно! — протянула Тата. — Я потом запишу слова.

Через мгновение, нахлобучив на голову соломенную шляпу Петра Зиновьевича, Тата схватила яблоки и стала быстро жонглировать ими. Глядя на нее, Юра забыл и думать о своей «болезни». Эта способность Таты мгновенно менять облик, перевоплощаться, представляя новый и новый образ, всегда так захватывала Юру, что он при каждой встрече смотрел на нее, как на необыкновенное существо.

Вдруг Тата отбросила яблоки и, взяв Юру за руку, шепотом спросила:

— Почему все-таки ты притворился больным?

— Так надо! — тоже шепотом произнес Юра.

— Юрочка, ты молодец! Я горжусь тобой! — с восхищением произнесла Тата. — Вот не думала! Всех провел! Неужели родителей тоже?

— Ага. Так надо!

— Понимаю, понимаю! Тайна! И не спрашиваю, — сказала Тата.

Вошел Петр Зиновьевич.

— Хочешь перед дамой казаться здоровее, чем ты есть? — спросил он Юру. — Простите, Таточка, мальчику нужен покой.

— Я буду сидеть тихо-тихо, как мышонок. Мы же с Юрой старые друзья.

— Простите, но сейчас я вынужден настаивать, чтобы он остался один. Перевозбуждение! То он скачет, то лежит, то плачет, то хохочет. Я знаю, что это невежливо, но здоровье сына мне дороже.

Тата поднялась, сдвинув брови, и бросила уже на ходу:

— Поправляйся, Юрочка! Приезжай к нам.

Отец подождал немного, затем повернулся к сыну и с необычайной резкостью произнес:

— Я кое-что слышал из вашей беседы. Что ты нарушил обещание, данное партизанам, это меня не касается. Но ты нарушил также обещание, данное мне, — разыгрывать больного и не болтать!

— Я ничего не говорил о партизанах! — с отчаянием закричал Юра.

— А партизанская песня? А костры? А признание, что ты здоров и только симулируешь болезнь? А эти дурацкие слова: «Так надо». Намек, что ты владеешь какой-то тайной? Хвастун и болтун, вот кто ты! Увидел хорошенькую мордочку и раскис. Позор! Еще немного, и ты мог стать предателем!

Дверь так грохнула за отцом, что стены задрожали.

Юра ткнулся в подушку и заплакал.

— Так мне и надо, так и надо!.. — с отчаянием шептал он.

Тихонько скрипнула дверь. На край постели присел отец.

— Я немного погорячился. Но как после случившегося можно доверять тебе? — сказал Петр Зиновьевич, еле сдерживая кипевшее в нем возмущение и вместе с тем с явным беспокойством. — Какая в тебе поразительная смесь ребячества и взрослости! Пора, мой милый, переходить из мира детской фантазии в мир реальный. Поразительно, до чего ты не умеешь разбираться в людях, анализировать события. Ты слишком поддаешься чувствам. А теперь Хорошенько запомни следующее. Если контрразведчики снова явятся за тобой, то, ни в какие разглагольствования не вступая, они моментально поймают тебя на слове. Отвечай кратко: «Да, нет, ночь, не помню, не знаю, не видел, больной». На уговоры не поддавайся. Имен не называй, ни на кого не ссылайся, Не наговаривай, даже если будут тебя пугать или подкупать. Даже оставаясь в комнате с знакомым, не болтай зря. Помни — чужая комната часто имеет уши. Твой главный аргумент — ты молод, ты еще мальчишка, а какой с мальчишки спрос! Это и они понимают и, думаю, больше трогать тебя не будут.