Георгий Тушкан - Первый выстрел

— Когда?

— Не прикидывайся, мне все известно. Ракеты и черный порох из комендатуры, который мы реквизировали у взрывников, добывавших камень… Ладно! Я ведь и сам был молодым и проказничал почище Макса-Морица. Ненавижу канцелярщину, и мне писанина вот где… — Он провел портсигаром по горлу. Затем вынул папиросу, закурил и, выпустив одно за другим несколько дымовых колец, предложил Юре: — Кури!

— Спасибо, не курю!

— Скажи пожалуйста! Или боишься, что дома всыплют? На этот счет можешь быть спокоен: о том, что здесь происходит, не узнает никто и никогда. Наша фирма умеет хранить свои тайны. Ты не бойся, чувствуй себя как дома.

— Я не боюсь!

— Вот и хорошо. Я тоже люблю охоту, но больше — рыбную ловлю. Тоскливо здесь, Юра. Если откровенно, ненавижу эту работу… Ну ладно! Сейчас учтем некоторые детали и окунем свои грешные тела в прохладные морские хляби.

Я часто повторял эти строки в тюрьме, куда меня, солдата-революционера, засадила царская охранка.

— Ре-во-люционера? — удивленно переспросил Юра, откашливаясь, чтобы голос ему лучше повиновался.

— А что удивительного? Врангель, например, был студентом Горного института. Между нами говоря… Ты меня не выдашь?

— Нет!

— Я за настоящую свободу и демократию, и лозунг «единая неделимая» считаю вредным для дела. Надо дать автономию Украине, Грузии, Польше. Другим народам… Хай живе вильна самостийна незалежна Украина!

Юра с запальчивостью сказал то, о чем почти ежедневно слышал дома от отца:

— «Самостийна Украина» одна быть не может. На украинский чернозем, каменный уголь, железную руду точат зубы Германия, Англия, Франция. Русский и украинский народы — кровные братья-близнецы, и разлучить их хотят только враги Украины, чтобы ослабить ее и сожрать. Автономная Украина в едином государстве с Россией (он чуть не сказал с Советской Россией, но вовремя удержался) — вот что правильно!

— А твой отец как считает?

— Вот он так и считает.

— Верно! Я тоже за автономию. У нас с ним полное единомыслие.

Юра, недовольный тем, что вдруг ослабил контроль над собой, поглядывал исподлобья.

— А ты море любишь? — вдруг спросил Фальстаф и посмотрел в окно.

— Люблю!

Окно, затянутое снаружи колючей проволокой, выходило на маленький дворик, отгороженный от пляжа невысоким каменным забором, по верху которого, укрепленная на железных кольях, была натянута в несколько рядов колючая проволока. Но море было отлично видно, и Юра не мог отвести завороженных глаз от окна. А вот Девичья башня, самая высокая башня Генуэзской крепости. Эх, очутиться бы сейчас там!

Все уголки Генуэзской крепости он облазил с товарищами. Даже с закрытыми глазами Юра нарисует все изгибы крепостной стены, покажет, где находится башня Лукини де Фиеско Лавани, где башня Коррадо Чикало, где древняя мечеть, где консульская башня и где та самая Девичья, в которую заточили Марусю Богуславку за то, что она устроила побег семисот невольников-запорожцев.

Хорошо еще, что «этот» не знает о том, что он, Юра, тоже помогал бежать из этой самой контрразведки Никандру Ильичу, дяде Яше и товарищу Василию.

Где теперь Коля, Сережа и Степа? Куда побежали, увидев, что его везут контрразведчики.

4

Из задумчивости Юру вывел голос Фальстафа:

— Мечтаешь о море?

— Что? — не сразу понял Юра.

— Расскажи-ка поподробнее о своей поездке.

— Ночь была… Я боялся… В Суук-Су не отходил от лошади.

А про себя Юра, вспомнивший «Овода» Войнич, подумал: «Я тебе не Артур, а ты не поп, чтобы я тебе исповедовался. Поп и тот предал, а ты…»

— Сейчас от тебя зависит, как скоро ты сможешь искупаться, а потом идти стрелять перепелов. Запишем для проформы…

С этими словами Фальстаф положил перед собой чистый лист и стал читать вслух написанное им раньше:

— «Юрий Петрович Сагайдак вез корзину груш Бер-Александр своей учительнице французского языка, но, узнав по приезде в Судак, что город захвачен высадившимся десантом красных, к учительнице не поехал, а направил коня вскачь домой. По дороге его остановил разъезд красных и под угрозой смерти заставил везти на своей повозке раненых бандитов и награбленное оружие. Один раненый был выгружен с повозки в Таракташе.

В дальнейшем он, Ю. П. Сагайдак, участвовал в разграблении сена, принадлежавшего немецким колонистам из Аджибея, после чего служил у красно-зеленых бандитов в урочище Суук-Су и без всякого принуждения, за оплату натурой, варил для них обед. Ю. П. Сагайдак ездил в Эльбузлы за хлебом для красно-зеленых бандитов».

Юра был потрясен осведомленностью Фальстафа. «Подумать только, знает, что я Кильке груши вез». После долгого молчания он пробормотал:

— Голова болит… Не помню…

— А может, сбегаем искупаемся, чтобы освежиться?

— Мне нельзя, я болен… — с трудом выдавил из себя Юра.

Фальстаф как-то странно рассмеялся, подошел к окну и на обратном пути погладил Юру по голове и спросил:

— Шерлока Холмса, Ната Пинкертона, Ника Картера любишь читать?

— Люблю, — не очень уверенно произнес Юра, смущенный неожиданностью вопроса.

— Я тоже трепетал, читая «Баскервильскую собаку», «Кровавый след», «Месгревский обряд»!

Он замолчал. И тогда Юра, обрадованный переменой темы разговора, начал перечислить:

— «Голубой карбункул», «Лига красноголовых», «Пять зернышек апельсина»…

— Я и сейчас преклоняюсь перед гениальностью дедуктивного метода, — прервал Фальстаф. — Помнишь, как по забытой старой шляпе Шерлок Холмс предложил доктору Ватсону определить характер владельца. Тот не смог, а Шерлок Холмс сделал это блестяще.

— Конечно, помню! — охотно отозвался Юра, надеясь, что Фальстаф увлечется и забудет о красно-зеленых. — «Ватсон оглядел шляпу и увидел, что это была самая обыкновенная черная шляпа, сильно потрепанная. Да на подкладке шляпы Ватсон разглядел дырочку для резинки, но самой резинки не было. Вообще шляпа была рваная и вся в пятнах — владелец замазывал их чернилами!..»

— У тебя изумительная память, — похвалил Юру Фальстаф. — Ты почти точно цитируешь.

— Все говорят, что память у меня отличная, — подтвердил Юра.

— А ведь я тоже Шерлок Холмс!

— Вы?..

— А что удивительного? Это моя профессия. Я, например, совершенно точно могу сказать, что ты не болен, а прикидываешься больным. Я отлично все понимаю. Родители, чтобы уберечь свое чадо от допроса, приказали тебе притвориться больным.

— Я сам…

— Хочешь их обелить? Ты напрасно хитришь со мной. Я все знаю и без тебя. Мне лишь хотелось убедиться, честный ли ты парень или брехун.