Алексей Леонтьев - Последняя радиограмма

Но лодка жива! А главное, удался план Газиева. Вся эскадра противника преследует нас. Немцы сбиты с толку. Они никак не могут понять, почему мы не затихаем, а время от времени даем ход, пытаясь прорваться за кольцо. Вероятно, гитлеровцы предполагают, что преследуют не одну, а несколько подводных лодок. Возможно, весь отряд. И методично отжимают нас к берегу, не давая пробиться на запад…

Штурман утверждает, что сейчас мы находимся в пятнадцати милях к востоку от прохода в минных полях. Путь для нашего отряда свободен. Надеемся, что наши товарищи уже далеко ушли на норд. Но взявшие «С-716» в кольцо суда противника вряд ли отпустят нас. Они идут за нами, как стая волков.

Пользуясь передышкой, на лодке исправляют повреждения. Все работы ведутся в полной тишине, чтобы ни один удар молотка или гаечного ключа не был услышан вражескими гидрофонами…

Фельдшер перевязывает раненых. Есть несколько серьезных ушибов. Шухов, поранивший голову, отказался оставить свой пост у горизонтальных рулей. Да и как было ему уйти? Сейчас требуется все его искусство, чтобы удержать лодку на нужной глубине…

Акустик выкрикнул, что слышит шум винтов. Все замерли без команды там, где их застиг этот возглас.

Шум винтов приближается… Сейчас вновь обрушатся бомбы…

Оля!

Я не теряю надежды, но надо смотреть правде в глаза. Все мы отчетливо понимаем, на что идем.

Что бы ни случилось — знай, мы боролись до конца и сделали все, что могли. Если суждено нам погибнуть — мы сумеем уйти из жизни как мужчины, как моряки, как советские люди…

Все эти дни ты была рядом со мной. Я не расставался с тобой ни на секунду даже в бою. Ты была со мной все бессонные ночи и долгие вахты во время похода.

Слишком редко я говорил тебе о своей любви и, должно быть, лишь теперь осознал до конца, что ты значишь для меня, какое место занимаешь ты в моей жизни. Мне хочется все время говорить тебе самые нежные, самые прекрасные слова, сделать все, чтобы ты ежесекундно ощущала мою любовь…

Эту записку я передам комиссару Сергею Самарину. Это верный, настоящий человек. Если сможет — он отыщет тебя.

Постарайся быть счастливой. Я знаю, это очень трудно, но постарайся. Я очень хочу, чтобы у тебя было много детей… Когда они подрастут, расскажи им обо мне…

Помни, я любил тебя, как никто, никогда, никого…

15 февраля. Боюсь, что делаю последние записи в дневнике. Об этом никто не говорит, но думаю, что каждый в душе готовит сейчас себя к самому страшному. И ни одного спасовавшего перед опасностью. С гордостью смотрю на своих товарищей по походу.

Сейчас раннее утро. Над морем висит густой туман, такой плотный, что его, кажется, можно попробовать на ощупь. Этот туман надежно нас прикрывает. Мы вновь получили недолгую передышку.

Всплыли на поверхность, подзарядили аккумуляторы, а главное, вдохнули свежего воздуха.

Последние часы пребывания под водой были невероятно тяжелыми. Мы задыхались. Только помогали машинки для регенерации воздуха.

Люди теряли сознание, а всплыть было невозможно. Кругом стоял кромешный ад. Немецкие корабли циркулировали вокруг нас и засыпали градом глубинных бомб. Старпом считал взрывы, перекладывая спички из кармана в карман. Ему не хватило двух коробков. Не знаю, как выдержали эту бомбежку наши акустики.

Океан превратился в кипящее месиво. А мы, пользуясь каждой возможностью, скрытно, толчками, под шум винтов противника меняли место и тут же вновь пытались контратаковать…

В разгар бомбежки попросил разрешения пройти в центральный пост лейтенант Сердюк. Появившись в нашем отсеке, он торопливо зашептал что-то на ухо Газиеву. (Мы все говорили шепотом, опасаясь даже слишком громким словом привлечь внимание акустиков врага.)

Газиев жестом подозвал меня.

— Послушай, что предлагает этот джигит… Повтори, Сердюк.

— Нельзя допустить, чтобы наша лодка попала в руки фашистам, — взволнованно зашептал минер.

Газиев нетерпеливо мотнул головой.

— Давай дальше…

— Я предлагаю заложить парочку подрывных патронов в запасную торпеду… И при необходимости…

— Понял? — спросил Газиев.

— Самоубийство не подвиг! — сказал я. — Драться надо до последнего.

— Но я предлагаю только на случай, — запротестовал Сердюк.

— Не будет случая! — резко оборвал Газиев. — Правильно комиссар сказал. Драться будем до последнего. Зубами гадам глотки грызть… Еще выкарабкаемся! Идите на свое место, лейтенант!

Минер вышел из отсека.

— Не знаю, как политически, — сказал мне Газиев в промежутке между двумя разрывами бомб, — но практически ты решил правильно.

— И политически тоже, — возразил я. — У людей нервы натянуты до предела. Подкинуть сейчас им мысль о возможном самоубийстве — преступление… — Я помолчал. — А патроны… Что же, патроны всегда положить успеем…

…Самое страшное случилось около 16 часов. В дизельном отсеке начался пожар: от короткого замыкания загорелась подстанция. Командир отделения мотористов Василий Каманин не растерялся, накинул на себя подвернувшийся полушубок и бросился в огонь. Он сумел выключить рубильник подстанции. Это спасло лодку. Но сбить пламя мотористам не удалось. Отсек заполнился едким дымом. Нельзя было дать распространиться дыму по лодке — атмосфера и без того была отравлена. Мы бы все задохнулись.

В машинном отделении были инженер-механик Богунов, главный старшина Семенцов и мотористы. Газиев приказал им покинуть отсек и наглухо закрыть переборку. Он рассчитывал, что без доступа воздуха огонь сам загаснет.

Командиру пришлось повторить приказ дважды, прежде чем мотористы ушли из дизельного отделения. Богунова вытащили без сознания.

Загерметизированный отсек рассек лодку. Пройти в кормовые помещения было невозможно. Связь с ними поддерживалась только по телефону…

Через час машинный отсек открыли. Богунов бросился туда с аварийной командой. Затухающее пламя удалось погасить. Сейчас мотористы приводят в порядок свое хозяйство после пожара…

Повреждений масса. Но нам удалось сохранить плавучесть, ход. Торпедные аппараты в порядке… Так что разговор еще далеко не окончен, пираты адмирала Редера!

Газиев только что отдал мне исписанный листок.

— Спрячь хорошенько, — сказал он. — Это для Ольги. Если что — передашь…