Елена Крюкова - Золото

Она проглотила виноградины и отняла от его лица лицо. Ее щеки пылали. Ее губы стали ярко-алыми, в них билась, толкалась кровь.

– Благодарю тебя, – прошептала она. – Это очень вкусно. Так сладко, что я…

– …что ты уже не можешь, не сможешь без меня, – закончил он ее слова, и она кивнула: именно это я и хотела сказать.

Он приподнялся на упертых в ложе кистях и наклонился над ней, лежащей навзничь. Он глядел на нее сверху вниз теперь – не снизу вверх, когда он стоял перед ней на коленях. Он обнял всю ее глазами, увидел завиток ее золотистых волос возле уха, погрузился взглядом в ее глаза цвета спелых зеленых виноградин. Так, глядя в ее глаза, он приподнялся на ней всем телом, держа свое тело над ней на руках, на весу; он образовал над нею как бы живой смуглый мост, и по этому мосту катилось солнце. Корабль чуть колыхало на волнах. Качка постепенно усиливалась – должно быть, гребцы выгребали в открытое море, и там гулял на просторе сильный ветер, мял волны, властно качал корабль.

Царь раздвинул ей ноги рукой. Она развела их, как роза раскрывает лепестки. В ней все увлажнилось, она истекала сладким соком, как виноград; она была готова принять его.

– Я буду качать тебя на себе, как волны качают корабль. Ты будешь качать меня на себе, как будто ты – лодка на море. А сейчас прими меня. Я истекаю соком, как и ты. Так истекает соком все живое: растенья, звери. И море – это любовный сок земли, радость моя. Земля истекает морем, ибо она любит солнце; и солнце пронзает великую влагу насквозь. Я пронжу тебя. Откройся.

Она почувствовала, как внутрь нее входит живое, горячее, острое; она невыносимо желала всего царя, и с удивленьем узнала, что весь он может уместиться на кончике того острия, что прокалывает ее, как бычий рог. Она еще раскинула ноги, он лег на нее, прижимая ее к ложу – и, выстонав короткий стон, резко и вместе нежно вошел в нее, и сразу, одним ударом, разорвал тонкую плеву, прикрывающую женский колчан. Стрела была внутри. Он поцеловал искаженное мгновенной болью лицо.

– Я уже в тебе. Не бойся. Ты мое дитя. Ты девочка моя. Я делаю тебя женщиной. Не двигайся. Слушай меня в себе. Боги помогут нам.

Она стала слушать его в себе. Боль стала переходить в сладость. Низ ее живота будто разверзся, как кратер, и она поняла, что сжимает, охватывает ногами его сильные жилистые бедра. Он чуть слышно толкнул ее. Она подалась навстречу. Она ответила ему. По ее щекам текли слезы.

Он снова поцеловал ее. Он стал тихо двигаться в ней, насаживая ее на себя, как рыбу – на деревянную острогу. Толчок; еще толчок; еще один. Она, истекая девственной кровью, все сильнее обнимала его ногами, все нежнее подавалась ему навстречу.

– Ты мое счастье, – сказал он ей в самые губы. – Я чувствую, как ты там, внутри, крепко обняла меня; будто бы стрела, вошел я в тебя, и я уже глубоко в плоти твоей, в сердце твоем. Я навек уже в сердце твоем. Меня из тебя уже никому не вынуть. Только боги…

Он замолчал. Его дыханье участилось. Он плотно, без зазора, прижал свои чресла к ее испачканному любовной кровью лону, она прижалась к нему и вскрикнула. Он был ныряльщик, и он достал вожделенное дно; и он вытащил жемчужину; и он торжествовал. Он задвигался в ней сильнее, мощней, все властнее, и вот он уже вошел в состоянье любовного боя, как воин, что разит копьем; он бил и бил в нее, как танцовщик бьет в бубен; и она уже не сдерживалась под ним, она стала стонать, кричать, и вот она уже кричала без перерыва. Она извивалась под ним и кричала, и он ударял ее, пронзал ее, и он чувствовал, что ни с одной женщиной, ни с одной наложницей, ни с одной женой в мире ему не было так сладко и томно, так неистово светло. Ослепительный свет замаячил вдали перед ним. Он приближался. Царь поднял голову, закинул шею, пронзая собой девственницу, ставшую женщиной; он приближал взрыв света, и он знал, что она тут, под ним, крича в его объятьях, неистово, будто весь век училась любить его, отвечая ему, тоже видит свет; они оба видели свет, и они оба летели к нему, оплетя друг друга ногами.

– Боги хотят, любовь моя, чтобы мы увидели свет. Боги дадут нам увидеть свет. Мы окунемся в вечный свет. Мы… не умрем… а-а!..

Световой взрыв потряс их. Ослепительный полог света взвился над ними, обнявшими друг друга, выгнувшимися в руках друг друга в порыве великого единенья. Световая лавина навалилась, вырвавшись из-за черной тучи довременной тьмы, вставшей по обеим сторонам их корабельного ложа, и погребла под собой их обоих. Они слились в поцелуе, и совместный крик ушел внутрь них, как уходит внутрь слеза невылившегося рыданья.

И на миг они ослепли. Они стали слепые и беспомощные, как новорожденные щенята у ощенившейся суки.

Когда они снова обрели способность видеть и осязать, они обнаружили, что крепко обнимают друг друга; вся леопардовая шкура была в крови, будто бы зверя только что убили; глаза царя были напротив ее глаз, и им показалось, когда они открыли глаза, что она – это он, а он – это она. Их души поменялись местами, и они оба засмеялись от этой перестановки.

– Царь мой…

– Счастлива ты?..

– Ты сказал…

Они лежали, тесно сплетясь; они были влажные, их кожа была покрыта потом; впору было лезть в чан с водой; а корабль качало на волнах, и у нее кружилась голова, и он сказал:

– А сейчас мы будем делать с тобою вино. Ты будешь сама давить виноград. Ты давила когда-нибудь виноград?.. Не отвечай, вижу, что никогда… И мы изопьем вина, что полилось из-под любимой стопы твоей…

– Ты излился в меня, как вино, – шепнула она. Он чувствовал жар ее губ. – Ты излил красное вино из меня. Нынче, на корабле, ты накормил меня виноградом. Это заколдованный виноград. Я съела его, и теперь я навек привязана к тебе. Теперь мне не надо ни свадьбы, ни венца. Я теперь твоя царица, потому что я ела царский виноград из уст царя моего.

Около изголовья горел светильник с рыбьим жиром. Пламя поднималось золотисто-оранжево, медово, ровно, наконечником стрелы, вверх; при наклонах корабля жир в плошке переливался с боку на бок, грозя вылиться, но не выливался, и пламя продолжало гореть. Она, лежа под ним – он все лежал на ней, покрывая ее поцелуями, не в силах расцепиться, разорваться с ней, – взяла светильник в руку.

– Свет, – тихо сказала она, и сердце ее сжалось. – Видишь, свет. Он горит, огонь. Просмоленный фитиль опущен в рыбий жир; и он горит. Ты – фитиль, я – жир. А что будет, царь, если жир весь вытопится, выгорит?.. до дна?.. и фитиль сотлеет…

– Свет останется у людей в глазах, – так же тихо ответил он, гладя рукой ее по щеке. – Когда свет гаснет, он остается у людей в глазах. Они помнят его. А потом он переходит в свет звезд. Боги зажигают звезды похожими на глаза людей, красота моя.

Она поставила светильник на пол.