Михаил Белов - Когда пробуждаются вулканы

— Это вы зря, — возразил Романов. — Нужна еще смелость выступать со своими работами перед людьми, что не так легко. Я вас понимаю, а все-таки надо добиваться, чтобы ваше творчество стало достоянием многих. Надо, Марина Семеновна! Не следует прятаться от людей. Они поймут и полюбят вас, и это даст вам новые силы…

— Спасибо за добрые слова. Я об этом подумаю на досуге.

— А насчет того, что заклюют, — не верю, Евгений Николаевич. — Романов говорил запальчиво, это он чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. — Меня всегда удивлял ваш мелкий житейский практицизм. Ну скажите, почему знаменитостям дозволено писать левой ногой? Нелепость же! Если бы проект взрыва вулкана предложила какая-нибудь знаменитость, вы как поступили бы? Молитвенно повторяли бы ее слова?

— Мне не нравится ваш тон, — сказал Колбин. — Вы хотите учить меня, как жить? Поздно, голубчик! Или хотите уличить в чем-то? В чем? В том, что я не одобряю вздорный проект вашего приемного сына? А как вы поступили бы на моем месте? Неужели решили бы рискнуть жизнью людей из-за того, что мальчишка хочет прославиться?! К голосу знаменитости я, конечно, прислушался бы и хорошенько подумал, прежде чем сказать «да» или «нет»: как-никак, за плечами у знаменитости огромный опыт жизни. У Данилы Корнеевича такого опыта нет. И не могу я своим авторитетом поддерживать нелепые затеи.

— Почему-то профессор Лебедянский поддерживает Данилу Корнеевича.

Колбин удивленно поднял глаза:

— А-а! Вы читали дневник профессора? По какому праву?

— Право у меня есть. Вы знаете…

Колбин переменил позу на диване.

— Неплохо бы выпить чаю, Марина, — сказал он.

— Вам крепкий?

— Я думаю, вы не забыли, какой чай я пью.

Марина вышла готовить чай.

— Как это похоже на вас, — сказал Колбин и резко спросил: — Что вы от меня хотите?

— Правду о гибели профессора Лебедянского.

— Вы расследовали дело, и вы лучше меня должны знать ее. Я не хочу вести разговор на эту тему.

— А я вот хочу, — жестко сказал Романов. — Может быть, все так и было, как в картине Сенатовой?

Колбин, отвернувшись, молча курил.

— У меня есть записка Лебедянского, адресованная вам. Следователю вы ее почему-то не представили. Помните? Ну, допустим, вы испугались, струсили, спасали свою жизнь — это как-то объяснимо. Не каждый человек может побороть страх. Но вот чего я не понимаю: почему вы обвинили в гибели Лебедянского Кречетова? Обелить себя и убрать с дороги соперника?

Колбин молчал.

— Это непорядочность, вернее, подлость, Колбин! Мы иногда отмахиваемся от этих явлений, как от назойливой мухи, и забываем о праве порядочных людей осуждать непорядочность. У меня сегодня не хватило решимости не подать вам руки. А я обязан был это сделать, потому что читал юбилейную статью о Лебедянском, в которой вы вновь обвинили Кречетова в гибели профессора. Зачем вы это сделали?

Колбин молчал.

— Эх, Колбин, Колбин! Когда-то мы были товарищами. Я тебе многое прощал, — вдруг перешел на «ты» Романов, — потому что верил тебе… Как случилось, что ты потерял чистую, мудрую человеческую совесть — строгого судью своих поступков? Когда это случилось? И как ты можешь оставаться с глазу на глаз с сознанием чего-то нечистого, что вошло в твою жизнь? Колбин молчал.

— Да скажи ты что-нибудь…

Вошла Марина. Колбин не встал даже, чтобы взять чай. Марина подала ему чашку и растерянно смотрела то на одного, то на другого. Все трое молчали, пока чай не был допит. Наконец Колбин вздохнул и поднялся.

— Спасибо за чай, дорогая, заварка как раз моя, — сказал он и поставил чашку на стол. — Ну что ж, пора. Нам, кажется, по пути, Романов?

— Едва ли.

Колбин молча прошел мимо.

Город лежал на склонах сопки. Белесый тихоокеанский туман обложил его со всех сторон. Машина с зажженными фарами медленно шла посреди улицы. Данила смотрел в боковое окно. На тротуаре мелькали боты, галоши, щегольские узконосые туфли, валенки, сапоги… Одни двигались медленно, другие — важно, третьи — семенили… Вот торбаса степенно посторонились, уступая дорогу паре женских туфель на высоких каблуках. Данила невольно засмеялся и толкнул Колбина в бок. Тот недовольно поморщился.

Машина пошла в гору. Туман немного поредел. Вместе с туманом куда-то исчез и поток разнообразной обуви. Теперь по тротуару шла одна-единственная женщина. Она ставила ступни так, будто шла по колее: одну впереди другой. Так ходила Варя. Машина поравнялась с женщиной и юркнула в полосу тумана. Данила бросился к заднему окну кабины, стараясь разглядеть незнакомку, но было поздно. Она скрылась в тумане. С глубоким вздохом он откинулся на спинку сиденья. Варя! Острая боль резанула по сердцу. За последние дни он несколько раз порывался пойти и объясниться с ней. Но что-то удерживало. Так и уехал из Лимр, не повидавшись с Варей.

— Евгений Николаевич, — тихо окликнул он Колбина.

— Да, — процедил Колбин, Он был чем-то недоволен и всю дорогу отмалчивался, что редко случалось с ним.

— У вас больше жизненного опыта, — продолжал Данила, — скажите, если человек любит женщину, а она его нет, то что делать этому человеку?

— Черт знает что, — проворчал Колбин. — Через час решается судьба вашего проекта, а он о любви. Помните, молодой человек: успех в жизни — это успех у женщин. Женщины не любят неудачников. Они материалисты прежде всего.

Данила никогда не думал об этом, он просто любил.

— Все-таки, что делать мне… Нет, нет, не мне, а человеку?

— А-а, — Колбин открыл наконец глаза и насмешливо посмотрел на него. — Укусило, значит. Да, это больно бывает иногда.

— Вы ответьте на вопрос.

— Если так важно… Потом, это такое дело, что едва ли вам поможет чей бы то ни было совет.

— А вы лично как поступили бы?

— Из-за любви порою человек может наделать много глупостей, — сказал Колбин и как-то странно посмотрел на Данилу.

Этот взгляд сказал все. «Неужели он так сильно любил мою мать, что оклеветал отца?» — подумал Данила. Он читал дневник полковника Романова и не поверил, что такой уважаемый человек, как Колбин, мог пойти на такую подлость. Пытался расспросить отца, но тот уклонился от разговора, сказав: «Не надо тебе копаться в старой истории. Какой бы она ни была женщиной, она твоя мать». Случайный разговор с Колбиным, его странный взгляд открыл глаза. Боль стала острее. Как, как ему теперь относиться к рядом сидящему человеку?

Данила откинулся на сиденье и до конца пути не проронил больше ни слова.

Совещание проводил секретарь обкома партии Петр Петрович Гребнев — плотный человек средних лет с выправкой отставного офицера.

— Проект взрыва мы обсудили и решение приняли без вас, товарищ Романов, — сказал он. — Так что извините уж нас.