Мари Бенашвили - С Луны видно лучше (СИ)

-Ну, хорошо, - сказал он, - давай посмотрим.

Очередные картинки с непонятным, на первый взгляд, содержанием. Как двое умных и думающих людей, мы со спокойным видом бродили глазами вверх и вниз по изрисованной поверхности.

-Ладно, - протяжно сказал космонавт, - нужно разбираться. Начнем сверху.

-Итак, там нарисовано много одинаковых людей, они стоят все в той же позе.

-А что значат эти волнистые полосы?

-Хм, - я присмотрелся к стерто-голубым штрихам, - возможно, так изображается вода.

-Так, люди стоят у воды. А дальше? Внизу те же люди, рядом какие-то веточки, черточки…

-Видимо, они идут.

-И, куда они идут?

Так мы и не выяснили, куда. Дальше все шли не разбираемые картинки длинным шлейфом. Где-то уже на уровне глаз появилась уже другая история.

-Ага, - сказал космонавт, - теперь у нас история о ком-то с птичьей головой.

Да, в самом деле, снова мы столкнулись с кем-то, нето человеческого, нето животного обличия. Темное тело, не видно лица, черные волосы по плечи. На нем ожерелья и жезл в руке. Ко всему маленький непонятный предмет во второй руке. А самое интересное, его клюв. Из-под волос было видно только маленькую зеленую часть лица, глаз не разобрать. А из нее – длинный загнутый клюв. Вот такой вот «человек».

-Да, - сказал я, - он стоит перед людьми, дальше воздвигает руки.

-Точно, и выдвигает жезл. Так, так. Вот из жезла светится луч, направленный в сторону людей.

-А потом вновь обычный человек. Он в каких-то странных местах.

-Да, вот где-то, во всем красном, тут вдруг в желтом, вот в зеленом.

-На этой картинке он снова у этого с клювом на том же мете.

-А дальше несколько картинок с пирамидой.

-К концу уже снова непонятные мелкие иероглифы.

Подбивая итоги, мы недолго постояли у стены в раздумьях.

-И, что же ты думаешь, - отходя, спросил человек, - что это все значит?

-Мне что-то подсказывает, что вся история о переносе в пространстве.

-Да, я тоже об этом думал, но ничего дельного. Вероятно, пишут о том, что некий человек-птица перенес обычного человека туда, потом туда, сюда, а в конце, вернул на место.

-Тогда, - обернулся я еще раз на стену, - выходит, что последний иероглиф говорит, что машина эта, или, как угодно, не знаю, сила там, заключена в пирамиде.

-Выходит так. Но что за люди! Могли хоть написать, в какой комнате.

-Подожди, - думал я, - раз картинки в гробнице, стало быть, машина та тоже тут.

Он одобряюще вытянул лицо, чуть, оглядевшись.

-А, если и так, где же нам искать?

-Нужно подумать. Но вдруг все дело в какой-нибудь вещи?

-Тогда, нам придется проверить всю утварь, а ее тут немало!

-Зато, если уж мы найдем, то сможем выбраться отсюда.

Уверившись в проблеске надежды, мы, не зная с чего начать, в рассеянности перешагивали из угла в угол, присматриваясь к золотым вещам.

-А что же нам искать? – спрашивал, шагая, космонавт. – Что?

-Хотел бы я знать.

Так мы перелопатили все, ровным счетом все вещи, имеющиеся в гробнице, перетрогали и перебросали каждую, потерли все края стен, говорили самые глупые заклинания, которые только приходили в голову, но все зря. Ничего не подействовало, наши тела все еще находились в заточении гробницы. Отчаянно, космонавт сел на голый пол, и я радом с ним.

-И что же? Все пропало? Нужно ли мне опустить руки?

-Нет, - ответил я, - нам это не поможет.

Так монотонно шло время, мы еще ждали Шэла.

-Ты думаешь, - робко сказал космонавт, - он больше не вернется? Думаешь ли, что бросил и сбежал? Иль бродит, потерявшись, в неизвестных узких коридорах, усеянных змеями и еще какими опасностями? Так ли это?

-Я думаю, он никогда б не бросил нас, зная, как нужен тут. Когда представляю, что ум его и мысли застывают в страхе перед очередным непроглядным поворотом, откуда нет возврата, становится жаль и больно за него и вина.

-Вина?

-Да, за то, что, судя по времени, он больше не вернется, что из-за нас остался один в руках страха и бессмысленных попытках помощи нам. И бродит средь одного, бесконечного пути, не зная возврата. Где он? Куда занесло его?

-Кажется, пора говорить что-то вроде: «Он был нам другом, прости Вита, мы тебя не забудем, ты сделал все, что мог, светлая память». Так выходит? Ну, нет. Пускай, лучше я буду знать, что он смог выбраться, что ему сейчас просто и хорошо, что отыскал выход и, простившись мысленно, выбрался на свободу.

-Что ж, - отвечал я, - пускай, коль легче так думать. А, вообще, не забывай, главного – все вокруг, пустая шутка, игра Вселенной, картинка иллюзорной значимости, пустой надежды, бессмысленного смысла вещей. Ничто, блажь, вариация ума.

-И что, мне не верить в том, что сейчас я чувствую, в то, что дышу, в то, что знал Шэла? Как же так приказать себе. Это невозможно.

-Невозможно представить, что все вокруг – невозможное? Ты до сих пор не привык к этому?

-Да, пожалуй, ты прав. Мне стоило уже привыкнуть, или сойти с ума. Предпочту второе в сложившихся условиях.

Мы молчали еще. Еще молчали. Мы вообще очень много молчали, чрезмерно много. Насколько мне надоел один вид во все стороны, что знал уже каждую заковырку в этой гробнице и в известной мере сочувствовал Равиру, который валяется тут незнамо сколько лет. А тут и слышу громкое, кричащее, оглушающее:

-Я хочу домой, к себе на Луну, на настоящую!

Тьма, промежуток, тянущее, черное свечение. Ничто рядом, рядом только все. Я вдруг упал, но падал долго, тянущимися часами. После часа или двух, я смог разглядеть рядом с собой космонавта. Он падал так же. Так же непринужденно и свободно. Еще никто и никогда так не падал, только мы решились. Мы летели в никуда, ничего не видя, кроме самих себя. А летели с опущенными головами, собираясь упасть и забыть. А все не могли. Он смотрел на меня и что-то все говорил, но никак я не мог понять, что именно. Снова не было звуков и реальности. Ненавижу находиться в таких пространственных лифтах. Но, наблюдая за стараниями друга, я поддержал его и стал отвечать. Кричал изо всех сил, а изо рта – ни звука. А кричал и сам не знаю что. Но точно знал, что по теме разговора. Странного разговора двух падающих из никуда в никуда. Но мы, уверен, поняли друг друга. Тогда я повернулся снова от него, посмотрел вниз. А там – ничего. Закрыл глаза, ничто не изменилось. Все падал, падал, перестал чувствовать падение. Кажется, стал парить в воздухе. Открыл глаза – все по-прежнему. Тогда я совсем перестал понимать, смотрю ли я вообще. Еще немного, и все. Я упал. Было больно, но уже не так. Я вдруг вновь стал чувствовать, что ничего не чувствую.

Мне не хочется пить, есть, мне не жарко и не холодно, с лиц исчез пот, сердца не слышно. Не нужно дышать, не нужно делать вообще ничего. Ко мне вернулось хладнокровие и мертвое спокойствие. Стало очень хорошо, вернее, нет, не хорошо. Просто стало так, как было всегда. Мирный ход чего, прервал единичный случай. Я больше не жаждал говорить, и мог подолгу слушать. Вернул в себя, точнее себя в равнодушного наблюдателя, непоколебимого, в наивысшей степени правильного и единственно возможного в космосе. Неужели, я вновь в реальности? В той, к которой привык. А где же космонавт? Постойте, ведь я же на Луне. Да-да, на своей давней знакомой, рядом с Землей. Какой знакомый вид, какой прекрасный и родной. Кругом тишь, тьма, где-то жужжат планеты и звезды. Ослепляющее, самое подлинное на свете Солнце. Его прыгающие взрывы лавы, обжигающий нрав, пылкость – все узнаю. Вон впереди Земля. Я, кажется, был на ней, но не на той, что видно сейчас. Это на нее я смотрел многие дни или годы, ее же созерцаю сейчас. И, конечно, она сама – Луна. Холодная, серая, со своими кратерами, размеры и камушки на которых я знал по памяти. В таких огромных расстояниях, блуждая по которым совершенно сбился со счета всего на свете, сквозь неизвестные планеты, самые редкие открытия, я оказался снова здесь, дома. Я удивился бы ранее такой возможности, если бы не понимал, что удивляться чему-либо не моя прерогатива. А интересно, я так и остался в теле человека? Глянул на руки: пальцы, кожа, видны вены, странные прорези –линии на ладонях. И ноги тут как тут. Да, с чужих глаз, устремившихся в мою сторону, был бы я человеком. Кстати, а вот и самый настоящий человек.