Мари Бенашвили - С Луны видно лучше (СИ)

Подошло время. Женщина меня не торопила. В нужный час мы сами все сделали. Когда последняя щепотка земли выровняла могилу, все было кончено. Космонавт остался жить только на звезде воспоминания, на своей личной звезде, чему он в свое время так удивлялся. Все бы отдал, лишь бы ее отыскать. Но у меня тоже остались думы и многие истории о нем. Я помню все, и никогда не забуду. В моих мыслях космонавт отныне вечный повелитель и постоянный гость. Ничто на свете не заставит меня выгнать землянина из сердца. Мельчайшая фигурка Вселенной, чья невероятная, по земным меркам, жизнь, и та не избежала самого банального и тривиального конца, навсегда захватила историю моего существования.

Еще долго двинуться с места не давали мысли о нем. И все время только он. В моих глазах страх, тревога, обида. И невозможность. Невозможность – то то самое, что всегда падает на нас, на вас, из неоткуда и не уходит. Сколько бы времени не миновала, невозможность совершения того, что так важно, душит своим откровенным преследованием. Вы либо миритесь с этим, либо нет. Чаще всего мирятся. Вот какую фразу мне сказала та женщина, пока мы с ней шли обратно к дому космонавта совершенно одни:

-Жизнь продолжается. Попробуйте успокоиться, отвлечься. У вас еще все впереди. Сколько вам лет? Очевидно, не больше семнадцати. Сколько еще предстоит, вам нужны силы. Ваше лицо безжизненно и уставшее. Дайте себе пару часов покоя. Вам нужно время.

-Почему мой друг сейчас лежит там, под землей, по всему, еще совсем живой, но, как сказали мне, совершенно точно мертвый, а должен быть споен? Как можете вы с таким спокойным лицом утверждать, что жизнь продолжается на самом красноречивом действе, доказывающем абсурдность этого утверждения?! Это ли не человеческая глупость?

-Простите меня, я совсем не хотела обидеть вас, что вы! По-правде сказать, я думала, что он ваш отец, или, даже дед. Вы так мрачны, хотя я никогда не видела вас рядом с моим недавним соседом.

-Да что вы можете знать о его жизни…

-Вы правы, ничего. Но я так хотела поддержать вас. Мне хотелось вас как-то утешить в такой час. Ведь он был уже древним стариком, в этом нет ничего удивительного, что…

-Это так на Земле принято утешать? Почему старика должно быть жаль меньше младенца? Они все хотят жить, а мой друг хотел этого, как никто другой. Очнитесь же, наконец, и признайте, что его больше нет, и никогда не будет. Это так, это земная жизнь, удел которой – миг в сумбурной. Неясной действительности, и мгновенная смерть против воли. А вы говорите мне: «Жизнь продолжается». Нет, не продолжается. Не ровен час и вы потонете в земле, и не думаю, что тогда эта фраза как-то утешит того, кто вами хоть на день заинтересовался!

Я смотрел на ее краснеющее, тоже уже не молодое лицо, и сам покрывался каким-то неприятным стыдом и большей злостью. Она смутилась, отвела глаза, и пошла чуть поодаль от меня. Я становился, все более разгорячен, мною овладевало смятение. Хотелось извиниться, а как вспомню ее, едва ли не ухмыляющееся лицо, чуть не срываюсь на крик. Она омрачила мое телесное, человеческое сознание донельзя. Я шел все дальше, все быстрее, наконец, совсем оторвался от нее. И лишь украдкой поглядывал назад, в глупой надежде увидеть там надежный силуэт космонавта.

Я дошел до дома и по неясным причинам свернул в поле с подсолнухами. Понемногу капали дождевые капли. Я забежал в них с непонятным желанием уединиться, хоть был и так один. Это было по - настоящему красивое место, всегда готовое принять любого. Среди зеленых ножек мне виднелся бегающий мальчик, обернусь – на меня смотрит старик с пронзительными, глубокими глазами. Кажется, я начал понимать, что значит «сумасшествие». Сидя в пуще желтых колпаков, мне было хорошо и спокойно. Тут я мог хорошенько все обдумать. Но ничего не выходило. Я чувствовал себя невыносимо беспомощным на этой вашей Земле. В космосе мне покорно и не страшно все, все, что он может мне предложить. На Земле я стал слабым. Мое тело стало живым, а значит – уязвимым. Я ясно понимал, что, будь со мной космонавт, он уверенно вел бы меня по земной почве, так же, как я его по звездной. Но его не было, и никто не сможет доказать, что он был. Эта мысль заполонила собой все. «Нет, и не будет. Не будет. Было, но осталась только память. Не проходящая, не отстающая. Никогда не пройдет. Никогда не повторится». Разгоряченное тело покрыла влага – полил сильный дождь. Даже небо оплакивало мою утрату. Цветы подсолнухов млели, сжимая свои лепестки, и черная, непроглядная вышина разорилась бурей. Блестела порой молния – предвестница грома. Земля разверзалась несдержанными ревами. Такого я не слышал никогда. Только оглушительные взрывы звезд могли сравниться с земным громом. Ночь прошла в дожде и сумбурных взрывах волнующегося неба. Я лежал под громкие шелесты гонимых подсолнухов. Луну секунды спустя проясняла кривая линия, перерезающая верх Земли. Я уже весь был в грязи, мокрый и опустошенный. С первыми лучами раскрылись мои закрытые, от погоды или усталости, глаза.

Надо мной воссияло солнце. И было оно таким ярким, что я вновь зажмурился. От былой тьмы не осталось следа – вокруг меня все блистало ослепительной яркостью. Среди мелких букашек и грудок земли, все это под подсолнухами, прошла ночь. Медленно я встал, будучи над всеми цветами, и встретился вновь со всем, что и раньше видел. Во мне еще ненароком бродила надежда, что виденное – сон, а я – простой человек, который этот сон видит. А дальше я и вовсе стал сомневаться в себе, своем происхождении и своем прошлом.

Когда настало утро, в моей голове все немного прояснилось, как это небо. Очевидно, следовало возвращаться обратно на Луну. Я сразу же залез к себе в карман. Да, у меня был карман в джинсах. Карман-то был, вот только лестницы в нем, как и всего остального, не было. Моя ладонь помещалась в нем и то не полностью, не говоря уж о бездне, в которую можно было самому провалиться. Удивление, настигшее меня, не имело, и не могло иметь совершенно никаких границ. Я поочередно, с открытым ртом и выпученными глазами, во дворе старого дома, искал по карманам огромной длины лестницу, по которой собирался залезть на Луну. Но ее не было. Мне не стоило этому дивиться после появления дыхания, и безудержного проявления всего человекоподобия. В самом деле, все стало слишком поземному. Еще чуть-чуть, и я подумал бы, что жить на Луне без кислорода или взбираться по лестнице через небо – глупости.

Я растерянно посмотрел наверх. О, Луна! Как же я хотел бы забыться на тебе, излить свои горести и вновь, как раньше, с милым безучастием наблюдать за Землей. А я не могу, не могу вернуться назад! Почему никто не сказал мне, что стоит спуститься на Землю, которая и выделяется только кислородной атмосферой, нет возможности вернуть тем же путем? Я все вглядывался в небо, представляя за ним прекрасный космос, где все не так. В мои планы вовсе не входило торчать тут до самого скончания века! Простите, Земного века. Лестницы нет, летательного аппарата нет, нет ничего, чтобы смогло перенести меня обратно. И это беда. Она самая настоящая – беда. Я мог бы просто смириться, и остаться тут жить. Собственно, у меня не было выбора. Эти свежие ветры, рвущиеся мне на встречу и красота, в земном понимании вокруг, были прекрасны и интересны. Но были они пугающи тем, что придется видеть их всегда теперь. Никогда еще не приходилось мне бывать в такой большой ловушке. Это тоже карточный, неправдоподобный мир, состоящий из бесконечной последовательности границ. Мне было некуда бежать. И, притом, до меня дошло понимание, что уж если я человек, то однажды, если я не выберусь, я умру. Когда эта мысль, на фоне всего остального зазвенела в голове, я просто остановился. Остановился и задумался. Я часто встречал смерть. В разных, самых неоднозначных ее проявлениях. Но почему я не задумывался, что такое возможно со мной? Потому, что до Земли, это мне не грозило. Как только такая перспектива появилась, я сразу ее отверг. Уверенность, абсолютная уверенность, что я выберусь раньше, чем мелочь Вселенной, в западню которой я попал, убьет меня, жившего вечность, заполонила собой сознание. Отныне это моя цель. Осталось найти только средства. Я видел только один выход – раздобыть ракету.