Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

— Право, никак не могу припомнить, когда я это их заделал! Я мог бы ей доказать теперь, что я вовсе не виноват в пропажах. Ну, да ничего — пусть так останется. Я думаю, это все равно не помогло бы.

Бормоча про себя, он поплелся наверх, и мы тоже скоро ушли из погреба. Славный был старичок!

Том ужасно беспокоился, как нам быть с ложкой, — он говорил, что необходимо достать ложку, и принялся думать. Когда он придумал средство, он мне сообщил его, и вот мы пошли караулить возле корзинки с ложками, покуда не появилась тетя Салли. Том при ней начал считать ложки и откладывать их в сторону одну за другой, а я потихоньку стянул одну из них.

— Однако, тетя Салли, ведь и теперь всего девять ложек, — сказал Том.

— Ступай играть и не надоедай мне, — отвечала она, — мне лучше знать, я сама их пересчитала.

— И я пересчитывал два раза, тетушка, никак не могу счесть больше девяти…

Она потеряла, наконец, всякое терпение, но, разумеется, сейчас же принялась опять считать ложки, — всякий бы сделал это на ее месте.

— Экая пропасть! Опять их всего девять штук! — воскликнула она, — Провались они совсем, проклятые, пересчитаю еще раз.

Тем временем я успел подложить опять ту ложку, которую стащил; окончив считать, она говорит:

— Ну их совсем — теперь опять оказывается десять штук!

Тетушка была сбита с толку и раздосадована.

— Извините, тетя, я не думаю, чтоб их было десять, — заметил Том.

— Глупый! Разве ты не видел, как я их считала?..

— Знаю, да только…

— Ладно, еще раз пересчитаю.

Я вторично стянул одну ложку — и опять у нее вышло девять, как в тот раз. Тут она совсем взбеленилась — задрожала всем телом, до того была рассержена. Но все-таки продолжала считать и пересчитывать, покуда не запуталась совсем — стала уже считать корзинку вместо ложки: три раза у нее выходил верный счет, а три раза неверный. Наконец, она схватила корзинку с ложками, швырнула ее на другой конец комнаты, кстати и кошке достался здоровый пинок ногой; а всем нам рассерженная хозяйка велела убираться с глаз долой, и если кто попадется ей под руку и будет надоедать ей до обеда — того она высечет. Так мы и добыли заколдованную ложку; Том сунул ее мимоходом в карман тетушкиного передника, покуда она выпроваживала нас вон, и Джим скоро получил ложку вместе с гвоздем. Мы остались очень довольны этим делом; Том находил, что оно стоит таких хлопот и труда, потому что теперь уж хозяйка ни за какие блага в мире не пересчитает ложки два раза одинаково и даже не поверит сама себе, если сочтет их верно, до того все перепуталось у нее в голове.

Ночью мы повесили простыню обратно на веревку, а другую украли у тетушки из бельевого шкафа; потом дня два то клали ее назад, то опять уносили, покуда она, наконец, потеряла всякий счет, никак не могла сообразить, сколько у нее простыней, и объявила, что ей все равно, — не станет же она выматывать себе всю душу из-за такой дряни — лучше умрет, а не примется опять считать их сызнова.

Таким образом, пропажа рубахи, простыни, ложки и свечей объяснилась довольно удачно при помощи теленка, крыс и путаного счета; что касается подсвечника, то это пустяки, авось как-нибудь обойдется.

Зато уж с этим пирогом была сущая беда: мы возились с ним без конца. Мы замесили его в лесу и после долгих стараний кое-как состряпали пирог, и очень недурной, да только не в один день: нам пришлось употребить целых три тазика, полных муки, прежде чем наша стряпня удалась; кое-где местами пирог подгорел, да и глаза нам выело от дыму: нам, главное, нужна была корка, а она у нас все проваливалась. Но, разумеется, мы таки добились, чего хотели, и запекли лестницу в пирог. Но расскажу все по порядку.

На вторую ночь мы разорвали всю простыню на тонкие полоски, скрутили их вместе, и еще задолго до рассвета у нас получилась отличная веревка, хоть человека на ней повесить — и то впору! Мы сделали вид, будто бы употребили на это дело целых девять месяцев. Поутру мы снесли ее в лес, но оказалось, что она не входит в пирог. Так как мы смастерили ее из целой простыни, то веревки хватило бы хоть на сорок пирогов, да еще осталось бы ее вдоволь в суп, в колбасу и еще в какое угодно кушанье. Словом, целый обед можно бы состряпать.

Да куда нам такое количество! Все лишнее мы бросили. Ни одного из пирогов мы не пекли в нашем тазу, боясь, что он распаяется на огне; но у дяди Сайласа была чудесная медная сковорода, которой он очень гордился, потому что она принадлежала кому-то из его предков; эта сковорода — со славной, длинной деревянной рукояткой — приехала из Англии вместе с Вильгельмом Завоевателем на корабле «Майский цветок» или на другом каком-то старом судне и лежала на чердаке вместе с грудой битых горшков и всякой рухляди, которые хранились там не потому, чтобы они чего-нибудь стоили — в сущности, они никуда не годились, — а потому, что это были священные реликвии. Мы и стащили эту самую сковороду потихоньку и снесли ее в лес; но первые пироги на ней не вышли, потому что мы не умели замесить их как следует, зато последний удался на славу. Сперва мы намазали сковороду тестом, поставили на угли, потом загрузили ее тряпичной веревкой, а сверху опять прикрыли крышкой, наложили еще поверх нее горячей золы, а сами стояли поодаль, футов на пять, держась за деревянную рукоятку: удобно и не жарко! Через четверть часа вышел у нас пирог, такой славный, что любо-дорого посмотреть! При всем том человеку, который вздумал бы съесть его, пришлось бы запастись парою кольев вместо зубочисток, потому что веревочная лестница могла завязнуть у него в зубах, и кроме того, он страдал бы резью в желудке до конца своей жизни.

Нат отвернулся, когда мы клали заколдованный пирог в Джимову миску, на самое дно миски под кушанье мы спрятали три жестяных тарелки. Все это Джим получил в сохранности. Оставшись один, он разломал пирог, вынул оттуда лестницу и сунул в свой соломенный тюфяк, потом нацарапал кое-какие каракули на одной из жестяных тарелок и выбросил ее в окно.

Герб Джима. — Скорбная надпись. — Гремучие змеи. — Тюремное растение.

Делать перья оказалось чертовски мудреной штукой, да и пилу тоже нелегко было смастерить. Джим уверял, что нацарапать надпись будет для него еще труднее, но ведь каждый узник обязан изобразить что-нибудь на стенке тюрьмы. Том находил, что это необходимо: не было еще примера, чтобы узник не оставил надписи, нацарапанной на стене, вместе со своим гербом.

— Возьми ты леди Джен Грей, — говорил он, — возьми Джильфорда Дедлея или хоть старика Нортумберленда! Положим, Гек, с этим немалая возня! Что же делать? Как этого избежать? Джим непременно должен оставить надпись и свой герб. Все так делают.