Николай Буянов - Искатель, 2014 № 05

Я продержался. Не знаю, каким образом: я атаковал — и тут же оказывался на полу, меня швыряли безжалостно и довольно болезненно. Я глотал слезы и повторял про себя только одно: подниматься.

А потом прозвучал гонг. Каким же волшебным звуком он мне показался…

Киндзо, наблюдавший за экзаменом (свои схватки он провел раньше и тоже выстоял до конца), утверждал, будто я сильно шатался, уходя с татами, и вид у меня был такой, что краше в гроб кладут. Что ж, пусть так.

Когда Старший Наставник произнес мое имя, я не смог подняться на ноги. Я совершенно не чувствовал их. Увидев это, он сам подошел ко мне. И повязал мое кимоно белоснежным ученическим поясом. Пройдет долгих пять лет, прежде чем я сменю этот пояс на черный. Уеду с Востока и осяду в Москве, где у меня самого появятся ученики и последователи, — я не хочу, не хочу, НЕ ХОЧУ думать, что кто-то из них украл мой диплом из квартиры в Дегтярном переулке. Когда мысль об этом становится особенно назойливой, я упруго падаю и принимаюсь делать то, что делаю обычно, когда надоедает наматывать километры по камере: отжимаюсь от пола. Сначала на ладонях, потом на кулаках, потом на выпрямленных пальцах, убирая их по одному.

И вновь словно оказываюсь в стенах университета Кодокан, в зале для борьбы. Там пахнет древесным лаком, слышны громкие хлопки по татами, стройные многоголосые выкрики и стук бьющихся друг о друга деревянных мечей боккэнов — самые неповторимые звуки в мире.

Как же мне не хватает теперь их, этих звуков…

…Странная это была книга — то ли дневник, то ли исповедь в ночь перед расстрелом, то ли отчаянный вызов всему миру — уже не в ночь, а в последнюю минуту, перед стеной, испещренной пулевыми выбоинами… И написана была странным языком. Открыв ее впервые, он почти тут же захлопнул: муть какая-то. Записки обдолбанного наркома, никакой связи не только между предложениями, а и между буквами. «Завтра сдам в библиотеку и попрошу другую», — решил он, ворочаясь на шконке [1] Шконка — место на тюремных нарах. , на верхнем ярусе, и страдая от духоты.

Через некоторое время, однако, снова потянуло открыть. Он лениво перелистнул несколько страниц…. И его вдруг словно накрыло камнепадом в горах: слова цеплялись одно за другое, сталкивая вниз соседние, вынося мозг, как выражается современная молодежь там, на воле. В «хате» подобные выражения были запрещены: здесь, к его удивлению, многое, на первый взгляд безобидное, находилось под запретом. К примеру, нельзя было сказать человеку: «Я хочу спросить », потому что слово «спросить» означало «спросить за какой-то проступок», на что человек должен был не просто ответить, а ответить по понятиям. Поэтому и сокамерник — здоровенный блатарь по кличке Лось, не отрываясь от игры в бур, обратился к нему правильно:

— Слышь, Инок, я вот интересуюсь: ты эту книжку наизусть учишь, или как?

«А и правда», — подумал он, вдруг сообразив, что в очередной раз, едва добравшись до конца, начал читать книгу с первой страницы. Страница была сильно потрепана и заклеена скотчем, под которым покоилась фамилия автора: то ли Иванов, то ли Ивин или Ивлин, не разобрать. Ясно было только, что он использовал записки самого Василия Ощепкова как основу, и уж вовсе загадкой оставался вопрос, как такую книгу ухитрилась пропустить цензура (он посмотрел год: 1980-й, самый разгар застоя, издательство «Учпедгиз»).

Учить книгу наизусть он не собирался: он и так уже знал ее до последней запятой.

— Про кого хоть там? — подал голос другой игрок, из блатных, с погонялом Сверло — вертлявый и костлявый, в вытянутой до коленей полосатой майке и с наколотой на предплечье киской сумными человеческими глазами. Киска тоже имела свое понятное в этой среде значение: КОТ — «коренной обитатель тюрьмы».

— Про одного человека, — сказал тот, кого звали Инок. — Знаменитого борца.

— Чемпиона, значит? — понимающе уточнил Сверло. — Знавал я одного чемпиона. Тоже вроде по какой-то борьбе. Сидел в общей хате с мужиками, но очень уж хотел в люди [2] «Люди» — блатные, одна из высших ступеней тюремной иерархии. «Мужики» — более низкая ступень. выбиться. Чтобы себя показать, начал беспредельничать среди своих. Те раз ему объяснили — по-хорошему, на словах, второй… Не понимает, — Сверло вздохнул. — Несчастье с ним случилось неделю назад. Работал на циркулярке, в мастерской, да, видать, уснул. Оперся о станок — ему обе клешни выше локтей и отрезало. Эх, грехи наши…

Мужчина на нарах прикрыл глаза. Неделю назад он получил из дома письмо. Жена сообщала, что подала на развод. И, кактолько получит его (поскольку муж находится в местах лишения свободы, она имеет право развестись без его согласия — так ей объяснил юрист), тут же продает квартиру (он в ней уже не прописан), уезжает и забирает с собой их дочку, годовалую Маринку. В Маринке тот, кого звали Инок, души не чаял.

О том случае в столярке он слышал от других сидельцев — те шептались меж собой в строю на вечерней перекличке. Услышал и подумал: а чем не вариант? Ждать до конца срока, чтобы вернуться… куда? И к кому? Или решить все разом, в один миг, затянув петлю у себя на шее…

Ночью он неслышно скатал простыню в тугой жгут и подергал, проверяя на прочность. Должна выдержать. Он и на воле не отличался дородностью, здесь же сбросил еще несколько килограммов — сказалось нервное напряжение и из рук вон скверная кормежка. Менять своего решения он не собирался — его первый Наставник, «черный пояс» и руководитель одной из школ (еще тогдашних, основан-ныхдо запрета восточных боевых искусств на территории СССР), говорил: самурай сомневается, принимая решение. Приняв решение, он перестает сомневаться.

После того, первого, у него было много наставников — каждый учил его на свой лад, чувствуя в нем не просто благодарного ученика, а фаната, готового за новые знания продать душу. А один, помнится, похлопал его по плечу и сказал:

— А ты, дружок, стал классным зверенышем. Только старайся держать себя …в русле, хорошо? Иначе можешь крепко поломать жизнь.

Инок — в то время младший сержант Топорков — познакомился с ним во время службы в армии, в маленькой южной республике, отмеченной не на каждой карте. Тотчеловекбыл в чине капитана — не десантного, не спецназовского и даже не пехотного: обычный служака из хозяйственной части, командир над кухней и продовольственным складом. Инок сперва не воспринял его всерьез — только потом, когда, прослышав, что капитан чем-то там владеет, предложил ему поединок в легкий контакт, просто так, развлечения ради. И проиграл схватку, что называется, вчистую. После чего, отряхнувшись от пыли, в которой только что лежал, уткнувшись носом, потребовал объяснений.