Николай Буянов - Искатель, 2014 № 05

— Десять или одиннадцать. Точнее не скажу.

Удивительно, но лица родителей оказались напрочь стерты из моей памяти. Вспоминалось лишь старое, в заплатках, мамино платье с засаленным передником, ее худые жилистые руки и грубые боты, из которых она не вылезала с апреля по ноябрь.

Отец ассоциировался у меня со столярной мастерской: длинные желтые доски и солнечные зайчики на них, рубанок, звонкая двуручная пила и свежие стружки, застрявшие в отцовских волосах: он смешно тряс головой, стараясь избавиться от них… Вот эти стружки да мамины полуразвалившиеся боты, в которых она ходила на болота за клюквой, — оказалось единственным, что сохранила память.

— Какие отношения вас связывали с Николаем Докучаевым?

— С кем?

— С архиепископом Николаем Японским.

— Ах, да. Просто я знал его как отца Николая — по фамилии его называли редко. Если бы не он, я бы, наверно, и не выжил: умер с голоду. Аотец Николай подобрал меня, отвел к себе — он тогда руководил Токийской духовной семинарией…

— Вы бывали у него дома?

— Да, он частенько приглашал к себе и меня, и других семинаристов. Угощал яблоками, пирогами, рыбой — мы же вечно голодные ходили…

По утрам и вечерам к Владыке приходили посетители. Отец Николай усаживал их напротив себя и говорил: «Ну что, давайте горшки бить». Горшками он называл жизненные тяготы и требовал подробного рассказа о них, сам не вставляя почти ничего — не переспрашивая и не давая советов. Только собеседник через некоторое время — вот чудо-то! — вдруг светлел лицом, и на губах его появлялась неуверенная улыбка: его «горшки» один за другим разбивались вдребезги…

— Тогда вы и пристрастились к дзюдо?

— Можно и так сказать.

Хотя именно пристрастился к этой борьбе я много позже, а сначала — просто бегал на занятия вместе с другими воспитанниками: зимой в гимнастический зал, летом — на задний двор, где мы мутузили друг друга под присмотром мастера Итимадзу. Однажды я понял истинную ценность наших занятий…

Ночью во двор семинарии ввалилась толпа молодчиков, вооруженных чем попало. Некоторые несли смоляные факелы — с явным намерением устроить пожар. Мы высыпали на улицу — растерянные, полуодетые, испуганные. Меня схватил за рукав Киндзо, мой сосед по комнате.

— Кто эти люди? — растерянно спросил я. — Что им нужно?

— Таиро-Доси-Кай, — проговорил он, отчаянно старясь не дрожать. — Так они себя называют. Ненавидят всех христиан — и русских, и японских. Особенно русских.

— За что?

— Не знаю, — честно ответил Киндзо. — Так уж повелось.

К нападавшим вышел отец Николай. Длинная ряса приглушенно шелестела, и казалось, что Владыка не идет, а плывет над землей. Вот он остановился, поднял руку и заговорил. Не помню, о чем была его речь, только молодчики, слушавшие ее, мало-помалу утратили боевой пыл. Иные, будто устыдясь, отступили назад к воротам. Наверняка дело бы закончилось миром, но тут кто-то из задних рядов швырнул во Владыку камень. Булыжник рассек отцу Николаю кожу на виске. Владыка упал, и будто рухнула последняя преграда, освобождая грязный поток. Толпа бандитов ринулась на нас. Меня сбили с ног и наверняка затоптали бы — выручили уроки дзюдо. Мне удалось откатиться в сторону и подняться.

Вокруг ревел и перекатывался по земле страшный окровавленный клубок, в котором трудно было угадать что-либо человеческое. Я попятился — и едва не споткнулся о Киндзо. Тот сидел на корточках и держался руками за голову. Меж его пальцев густо текла кровь.

— Киндзо, — нерешительно позвал я. Взял его за руку, потянул — и Киндзо без звука завалился набок. Правого глаза у него не было: вместо него пол-лица занимала жуткая рваная рана, казавшаяся черной в рыжих всполохах…

Я выпрямился. И встретил одного из нападавших — простейшим приемом, броском через бедро. И добил его еще в полете — ребром ладони в горло, на тренировках этот удар нам проводить строго запрещалось, а тут — откуда что взялось. Потом я стоял над скрючившимся на земле другом. Стоял — и не давал врагам приблизиться…

Мы победили. Наступил момент, когда бандиты дрогнули. Отступили к воротам, а потом и вовсе кинулись наутек. И только тогда с улицы раздались свистки полицейских. Наверняка они не торопились нарочно: ждали, пока молодчики намнут нам бока и подожгут семинарию.

Киндзо пролежал в больнице полных два месяца, но глаз так и не удалось спасти. Врач надел моему другу глухую черную повязку — в ней тот стал похож на адмирала Нельсона, которого я видел в книжке у отца Николая. Я навещал друга каждый день. Однажды он спросил меня:

— Скажи, я хороший христианин?

— Конечно, — уверенно ответил я. — Отец Николай часто ставит тебя другим в пример…

— Так вот знай: если бы те, из «Таиро-Доси-Кай», снова пришли… Я бы дрался. И не раздумывал особо.

— Но ведь ты же японец, — заметил я. — Неужели ты дрался бы против своих?

— Они мне не свои, — жестко сказал Киндзо. Посмотрел на меня, и его единственный здоровый глаз сверкнул вдруг лукавой искоркой. — А ведь ты спас мне жизнь. И значит, ты у меня в долгу.

Я уже не раз слышал эту восточную мудрость, поэтому не удивился. В самом деле: раз я спас кого-то от смерти или бесчестия, то я за него в ответе — иначе и спасать не стоило.

— И что я должен сделать?

— Я решил просить отца Николая, чтобы он направил меня в университет Кодокан. И хочу, чтобы ты поступил туда вместе со мной.

Некоторое время я молчал, понятия не имея, что ответить. Этот университет был основан самим отцом-родоначальником дзюдо великим Дзигиро Кано, и попасть туда мечтали многие отпрыски знатных самурайских родов. Многие хотели бы, да немногие могли. Ибо туда принимали не просто достойных, а самых достойных. И ни связи, ни деньги роли тут не играли. И уж вовсе неслыханным было, чтобы на обучение попал хотя бы один иностранец. Или калека, слепой на один глаз.

— Слушай, ты не сердись, — нерешительно начал я, — но, понимаешь ли, нас вряд ли примут…

И тут увидел лицо Киндзо, изможденное долгой болезнью. Глаза его блестели, губы были плотно сжаты, и от всего облика веяло такой волей и верой, что я смущенно отвел взгляд. И пробормотал:

— Нет, ну я же только о себе. Ты другое дело…

Нас приняли.

Наверно, я никогда не узнаю, скольких трудов стоило Киндзо уговорить Владыку дать нам рекомендательные письма к руководителю Кодокана. И почему нас — только нас двоих из всех семинаристов — допустили до вступительных экзаменов.

Предметов, по которым нас испытывали, было великое множество — начиная с истории Японии и буддистских коанов и заканчивая самым главным экзаменом в зале для занятий боевыми искусствами. Зал был воистину огромен и величественен. Мы скромно заняли свои местау кромки татами. Сбоку расположились старшие ученики. Мы, каждый из абитуриентов, должны были бороться с ними по очереди, без перерыва. Понятно, победы от нас никто не ждал, но победить и не требовалось: нужно было только продержаться до конца.