Николай Асанов - Волшебный камень

И первые же встречи в Красногорске убедительно показали, что Палехов был прав, когда боялся, что «нестеровская авантюра» будет еще долго висеть у него на ногах, как чугунное ядро каторжника.

Меньшикова, на которую он надеялся, как на свою главную помощницу в предпринятом им наступлении, не захотела даже поговорить с ним. Отговорки, что она занята работой для него же, делали ее поступок еще более неприятным. Палехов готов был плюнуть на все и уехать — из области он сможет больнее наказать непослушную девчонку, — но коготок уже увяз, приходилось притворяться, что он не понимает и не видит во всем этом для себя ничего оскорбительного.

Новый начальник экспедиции Суслов, вместо того чтобы немедленно явиться на вызов особоуполномоченного, пошел советоваться в райком, Головлев, человек исполнительный и уравновешенный, понимающий субординацию, тоже отлынивал под всякими предлогами от разговора с Палеховым. Вместо частной беседы, во время которой можно было бы негласно поставить все точки над «i», приходилось созывать совещание, а опыт давно уже подсказывал Палехову, что в таких щекотливых делах масса не лучший судья. Найдется один демагог, желающий подвига, и масса пойдет за ним. Поди убеди их, что подвиг не нужен…

Но самую крупную неприятность принесло Палехову сообщение, что на их узкое совещание явится Саламатов. Этого человека он не любил и боялся…

Головлев после разговора с Саламатовым поспешил к себе в экспедицию.

В большом доме экспедиции у Головлева в маленькой комнате помещался несгораемый ящик и стол, накрытый красной материей, за которым парторга никто никогда не видал, так как все партийные дела приходилось решать непосредственно в отрядах.

Да и трудно было представить Головлева за канцелярским столом — стоило только взглянуть на его мощную, сутулую фигуру, на крупные руки, приобретшие такую окраску, будто он нарочно коптил их над сотнями костров, выставлял то на дождь, то на солнце.

А между тем этот рабочий человек, обошедший на своих длинных ногах чуть не все леса и пустыни родины, всю свою жизнь проведший в поиске, давно уже приучился и полюбил работать за столом. И когда он, выбрав свободный час, выкладывал на стол свои книги, тетради, заметки, из которых иные были написаны даже не на бумаге, а на берестяных свитках, содранных прямо в лесу и исписанных углем при свете костра, когда он водружал на свой широкий, утиной формы, нос большие очки в роговой оправе, он вдруг становился похожим на ученого…

Головлеву не удалось стать ученым. С малых лет был работником. Сначала помогал матери, потерявшей мужа в первой мировой войне. Потом, лет с пятнадцати, взявшись как-то носить рейку при теодолитных съемках возле села, в котором он жил, Артемий пристрастился к непонятному, но занятному делу геологов, геодезистов, топографов и с той поры кочевал по всей стране.

Мать его давно уже умерла, младшие братья и сестры выросли и стали дельными людьми, а Артемий Головлев по-прежнему работал в экспедициях, достигнув к тридцати пяти годам предела своих прежних мечтаний — он стал мастером буровых работ.

Возле этого искреннего, смелого и доброго человека в каждой экспедиции группировались люди. Товарищи по работе относились к нему с уважением, которое обычно сопровождает сильных людей, не жалеющих этой силы для дела. Начальство экспедиции скоро привыкло к тому, что на Головлева можно положиться во всем. Так естественно он оказывался негласным судьей дел и поступков товарищей, советчиком и помощником руководителей. А когда он стал членом партии, само собой получалось, что в каждой экспедиции ему поручали партийную работу. И вот тогда-то Артемий Головлев вдруг понял, что на своем нелегком жизненном пути он совершил одно важное упущение — не учился.

В экспедиции приходили молодые ребята и сразу становились мастерами — одни до начала своей трудовой деятельности оканчивали специальные школы и курсы, другие начинали работу коллекторами, — и лишь небольшое число сверстников Головлева оставалось с прежним уровнем знаний. Но ведь Артемий был парторгом, товарищи доверяли ему руководство партийной работой в экспедиции, он не мог мириться с малостью своей культуры. Бывали в экспедициях такие случаи, когда от веского слова парторга зависела судьба человека; случалось и так, что Артемий Головлев должен был своим словом влиять на ход производственного дела, как произошло это и в алмазном отряде Нестерова. А как мог простой мастер, знающий только способы быстрейшей проходки буровой скважины, разбираться в таких делах, в которых и опытные геологи спорили меж собой, причем спорили всегда страстно и часто безрезультатно? И Артемий Головлев еще задолго до начала войны понял, что он должен начать свою жизнь сначала… А начало всякой жизни — учение.

Он никогда не говорил об этой стороне своей жизни, разве лишь в анкетах сообщал, что занимается самообразованием, да по окончании сезона, перейдя на зимние квартиры, связанные с работой на основной базе экспедиции, обращался к тому или иному геологу с вопросами теоретического порядка. Если тот интересовался, зачем буровому мастеру нужны знания, например, по кристаллографии, Головлев ссылался на спор с товарищами или на книгу, которую он якобы не понимает, из какой-то странной мнительности опасаясь, что его запоздалое стремление к знаниям вызовет усмешку.

К тому времени, когда Головлев стал работать в экспедиции Нестерова, он проходил, так сказать, на дому, курс геологического института. В своей области — в геологии полезных ископаемых — он разбирался отлично, хотя бы потому, что непременно сочетал теорию с практикой.

Сейчас, перед встречей с Палеховым, самым ярым противником Нестерова, Артемий Иванович разложил перед собой книги, записи, копии докладов, пытаясь проникнуть в их непрозрачную глубину, чтобы вступить в бой с Палеховым во всеоружии.

Заглянул Евлахов, посмотрел на согнутую спину парторга, смущенно кашлянул, — прости, мол, помешал, — и вышел. Постучалась Даша, сказала с порога:

— Что же теперь будет-то, Артемий Иванович? — и замерла, сообразив, что зашла не вовремя.

Головлев хмуро посмотрел на нее, спросил:

— А ты вот уверена, что Сергей Николаевич найдет эти камешки?

— Откуда мне знать? — простодушно ответила Даша и прикусила язык, сообразив, что так отвечать не полагается.

Парторг еще ниже нагнулся над своими материалами, и, не глядя больше на Дашу, буркнул:

— Ну вот. А мне надо знать!

— А нас на совещание пригласят? — спросила Даша.

— Тут одним голосованием ничего не решишь! — ответил Головлев, и Даша, не поняв, что он хотел этим сказать, вышла навстречу испытующим взглядам подруг — коллекторы отправляли ее на разведку.