Олесь Донченко - Карафуто

Японец со шрамом чуть заметно вздрогнул.

— Какое гнездо? — спросил он, стараясь не показать своей тревоги. — Какие товарищи?

Володя захохотал.

— Разве никто из вас не догадывается, какие у меня товарищи? Достаточно мне только свистнуть…

Японец со шрамом быстро сунул руку в карман широких синих штанов. Володя заметил это движение и, изменив тон, приказал:

— А это бросьте! Поздно! Поигрались, и довольно!

— Я хотел закурить! — промолвил неловко японец.

— «Гордон Бат»? Неважнецкие, совсем неважнецкие папиросы. Кстати, вы не забыли взять ведра, заступы и пачку папирос возле песчаного холма? Не забыли? Чудесно. А как с песочком? Много сегодня намыли?

— Кто ты? — произнес японец, вытирая пот со лба, его товарищи сидели, прислушиваясь к разговору, не зная, что им делать.

И здесь Володя положил на кон последний козырь:

— А ты почему замолк? — обратился он вдруг к корейцу. — Как твои зеленые мячики? Много продал?

Кореец побледнел.

— Моя ничего не знай! — залопотал он, — Моя мирный люди!..

— Мирные? Знаем вас! Хватит. Заканчиваем!

«А дальше? Что дальше? Что делать?»

Японец со шрамом вдруг пригнулся, прыгнул вперед и сбил Володю с ног.

Это, вероятно, был старый и опытный волк. Он первым сумел прочитать на лице Володи растерянность, которую юноша так старательно старался скрыть. Он разгадал, что Володя сам-одинешенек и попал в их логово случайно.

Юноше быстро связали руки. Горбатый кореец бросился на розыски и в скором времени подтвердил, что вокруг в самом деле никаких «товарищей» нет и что все спокойно.

Ремень туго врезался в кожу. Володя, наверное, не выдержал боли и сделал какое-то движение, так что японец со шрамом сказал:

— Ничего, сейчас перестанет болеть, — и молча поднял револьвер.

— Не здесь! На улице! На улице! — остановили его товарищи… — В голове будет дырка, в стене — дырка! Нехорошо в фанзе, надо на улице!

Володю вывели из фанзы и здесь же, недалеко, поставили под пихтой. Горбатый кореец принес топор.

— Стрелять нельзя, — сказал он. — Выстрел далеко слышать.

С этим согласились все. Пятеро диверсантов стояли перед юношей.

— Я — офицер, — сказал японец со шрамом. — Я не мясник. Если благородное оружие применять нельзя, рубите, кто хочет, но я…

Он не досказал. Прозвучал совсем тихий, но такой понятный приказ:

— Руки вверх!

Трое красноармейцев в зеленых фуражках пограничной охраны вышли из чащи. Двое из них нацелились винтовками, а третий высоко занес над головой гранату и так же тихо, совсем тихо повторил:

— Руки вверх! Бросай оружие!

За последний месяц Володя много видел и много пережил, но он даже не представлял себе, до какого животного состояния может довести человека ужас. На глазах у него в одну минуту изменился горбатый кореец. Он побледнел, побелел, как мел. Подбородок задрожал, рот раскрылся, не в силах произнести ни единого слова, кроме бессмысленного животного мычания. Кореец упал на колени и, протягивая к красноармейцам руки, бессмысленно мычал и заикался, прося пощады. Только японец со шрамом остался внешне спокойным и даже сказал:

— Парень сказал правду. Я ошибся. Он был не сам.

Остальные диверсанты закаменели с поднятыми руками. Пограничник с нашивками младшего лейтенанта забрал у арестованных два револьвера и приказал связать врагам руки.

Младший лейтенант подошел, не пряча гранаты, к Володе.

— А ты кто? — спросил. — За что тебя хотели убить? Не помирился с приятелями?

Володя со слезами радости сказал, кто он и как оказался в тайге.

— Вы — Дорошук? — недоверчиво спросил пограничник. — Хорошо. Выясним. Но пока что я буду считать вас тоже арестованным. Пойдем на пограничную заставу.

Володя ошибся, когда думал, что незаметно перешел границу.

Четверо суток шли сквозь тайгу трое бойцов Н-ского пограничного отряда, спеша за неизвестным, который, воспользовавшись темной ночью, под ливень и грозу перешел границу.

Неизвестный даже не подозревал, что за ним по пятам идут красноармейцы. Нарушителя границы можно было схватить и раньше, но лейтенант решил следить за ним как можно дальше.

Накануне на заставе было получено сообщение о японских бандитах, которые мыли золото в советской тайге. А еще раньше начальнику заставы стало известно о существовании таежной конспиративной явки. Знал об этом и младший лейтенант — китаец Ван Би Ян, бывший таежный охотник за женьшенем. Так вот, появилась у него мысль проследить, не приведет ли их неизвестный просто на явочную квартиру.

Ничего не подозревая, Володя указал пограничникам, шедшим за ним, дорогу до таежной лачуги.

Хоть как было тяжело юноше идти вместе с диверсантами, но он молча повиновался. Знал, что пройдет еще несколько дней, его личность установят, и он будет на свободе.

На пограничном заставе Володя прежде всего рассказал начальнику про своего отца, который остался в плену у самураев.

Начальник заставы улыбнулся:

— Вы немного опоздали со своим сообщением.

— Как? Что случилось? — вскрикнул юноша.

— Сядьте, успокойтесь, — придвинул начальник стул. — Ваш отец уже на свободе.

Это случилось именно в тот день, когда уже было установлено, что юноша в лохмотьях, захваченный в тайге, действительно сын известного советского геолога Дорошука.

Володя ждал в штабе Н-ского пограничного отряда машину, которая должна была отвезти его в соседний поселок, а оттуда в порт. За окном качались колючие лапы сосен. Тайга держала штаб в осаде.

Начальник отряда с любопытством слушал Володин рассказ о его приключениях. Вдруг вошел красноармеец и доложил:

— Товарищ командир, прибыла экспедиция, и их главный инженер хочет вас видеть для разговора.

Володю будто что-то дернуло. Он почувствовал, как на щеках выступили красные пятна.

— Что за экспедиция? — пожал плечами начальник.

— Об этом, товарищ командир, их главный инженер ничего не сказал.

В эту минуту за дверью послышался громкий разговор, и Володя вскрикнул:

— Отец! Мой отец!

Он толкнул дверь с такой силой, что она громыхнула о стену, как выстрел из пушки. Первое, что увидел Володя, был неизменный острый клинышек бороды и близорукие голубые глаза за стеклышками пенсне. Юноша помнит, как он бросился отцу на грудь, как звякнуло на пол пенсне, как несколько раз, вместо губ, поцеловал отца в нос.

Все было будто во сне. Будто не отец, а он сам, Володя, стал вдруг близоруким и теперь видел отца за кисеей влажного тумана. Каждое движение, каждое сказанное слово и каждый звук сразу же исполнялись чрезвычайным, глубоким значением, скрытым содержанием, и вместе с тем удивительно было, что он, Володя, ничего не понимает и, собственно, еще совсем не разглядел отца, так как для этого надо выпустить из рук его шею и отступить на шаг. И впервые увидел тогда Володя, что виски отца поседели, стали как пена на гребнях бурунов…