Лазарь Лагин - Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова)

В тот же день морской штаб США получил по радио официальную просьбу Главного штаба Военно-Морских Сил Советского Союза принять меры к разысканию и спасению терпящего бедствие в водах Атлантики капитан-лейтенанта Константина Егорычева, от которого накануне и третьего дня были несколькими советскими рациями приняты сигналы. Указывались запеленгованные координаты, совпадавшие с теми, на которые устремила свой путь «Карменсита».

В связи с советским запросом были соответственно уточнены и задания дону Ларго Приетто. Раньше ему предстояло выяснить, что кроется за таинственной русской радиограммой, и, сообразуясь с обстоятельствами, на месте принять необходимые меры. Теперь почтенный негоциант получил вдогонку приказание разыскать советского морского офицера Егорычева, взять его на борт «Карменситы», доставить в известный ему аргентинский порт и ждать дальнейших приказаний.

По причинам, которые станут ясны читателям в дальнейшем, задание это выполнить не удалось.

Что же касается Джемса Поддла, он же Жорж Дарю и т. д. и т. п., то его полу-открытие, как не давшее деловых результатов, не было ему зачтено. Ему пришлось еще протомиться около полутора лет, пока Си-Ай-Си выпустило его на широкие просторы шпионской деятельности в качестве помощника пресс-атташе американской дипломатической миссии в одной из стран народной демократии. Больше года околачивался он потом в качестве уполномоченного Библейского общества в столице другой страны народной демократии. Неизвестно, сколько экземпляров Ветхого и Нового завета он распространил за этот срок. Зато с течением времени стало доподлинно известно, сколько долларов он распространил, вербуя в этой стране агентуру для Си-Ай-Си. Изгнанный в результате крупного дипломатического скандала, он временно канул в неизвестность.

На этом мы позволим себе вернуться к событиям, разворачивавшимся на острове Разочарования в ночь на восьмое июня тысяча девятьсот сорок четвертого года.

В пещере было душно и жарко. Висевшая под скалистым неровным потолком лампа «летучая мышь» с самодельным абажуром из мягкой жести отравляла воздух керосиновым чадом.

Приоткрыли дверь. В пещеру с шипением и шелестом ворвалась свежесть ночного дождя. Гроза была далеко. У невидимого горизонта часто вспыхивали голубовато-белые молнии. На ничтожную долю секунды они выхватывали из непроглядного мрака застывшие на взлете массивные волны с ослепительно белыми гребнями и очень черными, словно густо залитыми тушью, теневыми отрогами, стеклянно блестевшие деревца и кусты, от которых убегали по серебристым наклоненным высоким травам тени, длинные и жирные, как трещины в земле, толстый пунктир дождевых струй, четкие силуэты листьев, косо свисавших с черных ветвей над самым входом в пещеру.

Когда молния вспыхивала особенно ярко, свет «летучей мыши» бессильно меркнул и силуэты листьев на миг отпечатывались на посветлевшем каменном полу пещеры, поближе к входу. Потом за дверью становилось совсем темно. Но не успевали еще глаза снова как следует привыкнуть к желтому свету лампы, как бесшумно возникала новая молния и все повторялось сначала. Гром доносился намного позже, иногда лишь на доли секунды упреждая следующую вспышку. Он был чуть слышный и совсем не грозный. Будто где-то далеко-далеко тарахтела по булыжнику большая телега.

А дождь лил и лил, навевая самые мирные и домашние мысли, и казалось, что не будет конца его тропической щедрости и неутомимости.

Некоторое время все пятеро сидели молча на своих койках, вслушиваясь в журчащую музыку ливня.

Молчание нарушил Роберт Фламмери. Он промолвил со вздохом:

— Одному богу известно, как я мечтаю поскорее вернуться в город моих отцов и прижать к любящему сердцу моих наследников, — он быстро поправился, — то есть я хотел сказать — моих близких.

Никто ему не ответил. Каждый думал о своем.

— Небу угодно было отнять у меня блаженство встречи с семьей, — раздраженно продолжал Фламмери. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что можно так безразлично относиться к его словам. — Я бы никак не сказал, что мое сердце ожесточилось от этого удара. Для этого я слишком уверен в промысле божьем… — При этих словах он набожно поднял глаза к «летучей мыши». — Но мысль о мучениях, которые они испытывают, получив сообщение о моей мнимой гибели, не скрою, приводит меня в отчаяние.

— Конечно, — рассеянно поддакнул Егорычев, понимая, что дальнейшее молчание было бы попросту невежливым, — ваши переживания вполне понятны…

— И мне тоже, — поспешно промолвил Moo6c. — Душевно скорблю с вами, мистер Фламмери.

Цератод и Смит опять промолчали.

— Так почему же нам не связаться поскорее с Филадельфией и не избавить моих близких от незаслуженных и необоснованных страданий? — сказал Фламмери.

— Связаться с Филадельфией? Каким образом? — спросил Цератод.

— Конечно, по радио.

— Почему именно с Филадельфией? У меня тоже имеются близкие. И они живут не в Филадельфии, а в Ливерпуле.

— А у меня в Лондоне, — сказал Смит.

Мообс хотел было сказать, что и у него имеются родственники — в Буффало, но не решился.

Мистер Фламмери, не отвечая на реплики, продолжал, адресуясь к Егорычеву в первую очередь:

— Я думаю, нам следовало бы сегодня же дать о себе знать по радио. Конечно, если вам, мистер Егорычев, действительно удалось договориться с этим Кумахером.

— Я действительно договорился с этим Кумахером, — сказал Егорычев. — Еще вчера договорился. И я думаю, что он починит рацию, если это только технически возможно. — Он увидел вытянувшиеся физиономии своих собеседников и успокоительно добавил:- Лично я уверен, что это вполне возможно. И сейчас мы устроим консилиум… Только очень прошу вас, делайте вид, что вы не сомневаетесь в готовности Кумахера выполнить наше приказание.

Он снял с двери, ведшей во второе помещение, одеяла и шинели, отодвинул засов, вызвал фельдфебеля, обрадовавшегося возможности подышать свежим воздухом, снова запер дверь и по-прежнему завесил ее одеялами и шинелями.

Кумахер стоял посреди помещения и щурил глаза. После темноты, в которой он провел несколько часов, его ослепил свет «летучей мыши».

— Нужно будет починить рацию, — сказал ему Егорычев таким тоном, словно разговаривал с монтером, вызванным из артели по ремонту радиоприемников. — По-моему, работы на час, не более.

— С вашего разрешения, я бы хотел осмотреть ее, господин капитан-лейтенант, — проговорил фельдфебель вполголоса, подчеркнуто косясь глазами на завешенную дверь.

— Мы вас для этого как раз и вызвали.

При этих словах Цератод и Фламмери важно качнули головами, подтверждая Кумахеру, что дело обстоит именно так.