Лазарь Лагин - Остров Разочарования (Рисунки И. Малюкова)

Фельдфебель плюнул на ладони и принялся с напряжением вращать рукоятку. Судя по всему, это было отнюдь не легким времяпрепровождением.

Низким басом, словно огромный и очень сердитый жук, зажужжал якорь генератора. По мере того как наращивались обороты, звук становился все выше и пронзительней. Контрольная лампочка над основанием рукоятки загорелась сначала темно-вишневым, потом огненно-красным, оранжевым, желтым и, наконец, ярким белым светом. Жужжание стало ровным и очень высоким. Сквозь отверстия в боковой стенке приемника пробились тоненькие столбики желтоватого света генераторных ламп. Красиво засветилась шкала с желтыми и красными прозрачными делениями.

— Ну вот, господин капитан-лейтенант, — шепотом доложил Кумахер, — радиостанция в порядке!

И он, продолжая правой рукой натужно крутить рукоятку, левой протянул Егорычеву гибкую стальную дужку с наушниками.

Заслышав жужжание генератора, проснулись «старшие англосаксы».

— Уже готово? — удивился Фламмери.

— Как будто, — сказал Егорычев. — Сейчас послушаем, что нового на свете,

— А передатчик? — спросил Фламмери. — Прежде всего нужна связаться с Филадельфией…

— Почему с Филадельфией? Мои родные проживают в Ливерпуле, — раздраженно возразил ему Цератод.

— А мои в Лондоне, — сказал Смит.

Снова Мообс хотел было, но не решился предъявить и свои претензии по этому вопросу.

— Вы знакомы с азбукой Морзе? — спросил капитан-лейтенант Егорычев у капитана Фламмери.

— Конечно, нет. Но ее должен знать Мообс.

— С чего вы это взяли, сэр? — отозвался Мообс. — Я совершенно штатский человек.

— А вы, господин майор? — обратился Егорычев к Цератоду. Цератод промолчал.

— Итак, никто из нас не знает английской азбуки Морзе, — подытожил Егорычев.

— Мы попросим господина Кумахера, — сказал Фламмери.

— Фельдфебель Кумахер владеет только немецкой азбукой Морзе. Не так ли?

— Так точно, господин капитан-лейтенант, — отвечал фельдфебель, сменяя руку. Его наклоненное лицо было красно от напряжения, жилы на уставшей руке вздулись и напоминали разветвленные линии рек на географических картах. Вертеть ручку генератора было основательным физическим трудом, от которого господин фельдфебель за время службы в войсках СС успел отвыкнуть. — Может быть, вы разрешите мне, господин капитан-лейтенант, впредь до решения вопроса прекратить вертеть эту проклятую ручку?

— Нет, зачем же! Сейчас мы постараемся узнать, что делается на свете. А о том, как, с кем и когда нам связаться по радио, я предлагаю потолковать потом, в отсутствие фельдфебеля Кумахера.

Никто не возразил. Егорычев не без волнения взялся за вариометр. Светящаяся стрелка медленно справа налево поползла по желто-красной светящейся шкале, и в полутемную пещеру окутанного тропическим мраком и ливнем островка, затерявшегося в безграничной водной пустыне, хлынули сквозь неказистые железные кругляшки наушников приглушенные шумы потрясающей воображение всемирной радио-толчеи. Еле ощутимый поворот вариометра, ничтожная доля деления на шкале, и уши приемника улавливали волны, которые всего лишь за сотые, а то и тысячные доли секунды родились из звуков, произнесенных, пропетых, сыгранных в тысячах километров от острова Разочарования. Какими ничтожными казались в сравнении с этими еле заметными делениями радио-шкалы самые экономные, самые уплотненные масштабы географических карт! Что значило условное, только на бумаге существующее сравнение — сто, двести, пятьсот километров в одном сантиметре — в сопоставлении с реальным пробегом по тысячекилометровым пространствам, совершаемым при помощи передвижения стрелки рации на крошечную долю шкалы!

Сопровождаемые треском электрических разрядов уходившей грозы, возникали и мгновенно исчезали навсегда голоса неизвестных людей, певших на испанском и португальском языках о любви к прекрасной синьоре, о ревности? свиданиях, серенадах и горьких разлуках, — голоса дикторов, что-то быстро читавших по-испански, португальски, арабски; снова пение; бурные каскады разухабистых джазов, нежные до приторности переливы салонных оркестров, какие-то непонятные диалоги между мужчиной и женщиной, между двумя женщинами. Бренчала гитара, аккомпанирующая сладчайшему тенору, неведомая колоратура заливалась на немыслимо высоких нотах. Совсем близко, словно играли тут же рядом со сгрудившимися у рации шестью человеками, прозвучала задумчивая и благородная «Ориенталия» Альбениса.

В последний раз Егорычев слушал ее в тридцать девятом году в Москве, во время каникул, в новеньком зале имени Чайковского. Он очень любил Альбениса, но сейчас было не до музыки. Егорычев продолжал медленно поворачивать черный пластмассовый штурвальчик вариометра.

И вдруг немецкая речь. Сытый баритон. Конец фразы: «…образом, исход этой бесспорно большой и бесспорно крайне рискованной операции еще очень далек от ясности».

— Германия! — горячо прошептал Кумахер и принялся с возросшей энергией крутить ручку генератора.

Остальные еще ближе придвинулись к лежавшим на рации наушникам, которые по необходимости с грехом пополам заменяли собой репродуктор.

— Ну что ж, — сказал Егорычев, — если остальные не возражают, давайте послушаем для начала Германию.

Но не успели все, кроме Кумахера, который, конечно, был не в счет, согласиться с предложением Егорычева, как оказалось, что это совсем не Германия. После коротенького перерыва в несколько секунд тот же сытый баритон продолжал:

— «Говорит Рио-де-Жанейро. Мы передавали военный обзор нашего постоянного военно-политического обозревателя господина доктора-инженера Гуго Шмальца о событиях в Нормандии. Сейчас слушайте наш немецкий мужской квартет в составе…»

Сначала до сознания даже не дошло значение слов «события в Нормандии». Егорычев, никем не остановленный, машинально продолжал свои поиски в эфире.

— События в Нормандии, — задумчиво проговорил он, встретился взглядом с Цератодом, и в ту же секунду оба они, озаренные одной и той же мыслью, воскликнули: «В Нормандии!» Цератод в сильном волнении схватил за плечо невозмутимого Фламмери, которому, очевидно, так же как и его веснушчатому молодому соотечественнику, это географическое название ничего не говорило.

— Вы понимаете, Фламмери: события в Нормандии! Это ведь на берегу Ламанша!..

— Уж не думаете ли вы, — усмехнулся Фламмери, — что это… Он не успел закончить своей фразы, как Цератод перебил его:

— Ну да. Почему это не может быть вторым фронтом?

— А почему это должен быть именно второй фронт? «События» — это слишком общее понятие. Под это понятие прекрасно подойдет… э-э-э… и восстание, и усмирение какой-нибудь партизанской банды, и из ряда вон выходящее наводнение…