Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

Вошел Старухин, вытирая руки носовым платком. Оживленно, с шумом открывались пивные бутылки. Пошли воспоминания: где, кому какую доводилось есть рыбу, возник спор, что лучше – чир, муксун или омуль?

– Ты близко к сердцу мои слова не принимай, но знай… – Старухин придвинулся к Перелыгину. – Некоторые поговаривают, что живешь ты с непонятным удовольствием, к нам перебираться не хочешь. Другие хотят, а ты нет – странно, и это раздражает.

– Что русскому хорошо, то немцу смерть. Шучу. – Перелыгин отхлебнул пива. – Я ехал не в городе торчать. Сколько у тебя за год командировок наберется?

– Раза четыре слетаю, если повезет.

– Вот! – Перелыгин одобрительно закивал. – Ты сам дал ответ. А я круглый год в командировке: летаю, езжу, плаваю – куда хочу. Взял рюкзак – и к геологам в поле. Ах, какой хлеб там пекут! – Перелыгин зажмурился. – Самый вкусный на свете. – Он приложил руку к груди. – Нигде лучше не ел, честное слово. – Он помолчал. – Если бы я не побывал там, писал бы с чужих слов – было то-то, случилось это, вон за тем бугорком и произошло, торчал бы на парадных показухах. Как тогда окажешься в нужном месте в нужное время? Можно десять раз слетать на дрейфующую станцию Северного полюса и привезти интересный материал, потому что журналист на станции – редкий гость, а рассказывать о полярниках можно бесконечно, хотя лично для тебя ничего особенного не происходит, кроме того, что ты добрался к ним. Кстати, послушать их реально и в Москве… Но однажды, если находишься рядом, ты окажешься в самолете, везущим накануне Нового года на станцию елку, подарки и письма. Мы подлетели, но сильно дуло, ничего не разобрать, по-хорошему – надо было возвращаться, а у нас – елка, письма от родных, подарки… Вел самолет Сашка Громов, раньше он носился на МиГах, но вылетел из ВеВеэС за пьянку. Он у нас всепогодный, летает, когда запрещено, но надо. Мы сделали пару заходов – без толку. И тогда люди на льдине встали двумя рядами, как маяки, показывая полосу. Видел бы ты лица тех мужиков, когда мы сели…

Заговорив о Громове, Перелыгин вспомнил то необычное знакомство. Познакомил их Глобус. Перелыгин собирал материал на автобазе. Глобус был ее знаменитостью, как и Городка, республики, Северо-Востока, а значит – всей страны. Он только подъехал из Магадана – вез на прииски соки, напитки. Перелыгин напросился к нему в попутчики.

Невысокий, плотный, кривоногий, широкий в плечах, лет пятидесяти, Глобус получил свое прозвище не за внешнее сходство темноволосой головы с мячом, а за пройденный по северным трассам путь, равный экватору, без капитального ремонта.

Тогда, апрельским днем, они выехали с базы. Приближались майские праздники, Перелыгин с радостью предчувствовал задушевный разговор, кучу северных баек. Но Глобус оказался ярым индивидуалистом, поносил коллектив, с тщеславной гордостью рассказывал, как ушел из бригады, где половина раздолбаев. Не признавал даже напарников.

– А ты думаешь, почему я на десять лет вперед всех уехал? – скрипел он недовольным голосом. – Потому что машину, как жену, никому не доверяю. Она же кормилица, я в ней живу. Думаешь, вру? – покосился он. – Ей-ей, дома реже бываю. Не-е-е-т, – скрипел он, – за раздолбаями только и знай дерьмо подчищай – там не докрутят, тут не довертят. Поколение наездников, чего с него взять.

Перелыгин уныло слушал Глобуса, очерк срывался. «Что напишешь про этого жлоба?» – злился он.

– Мне, было дело, восемь скатов пропороли, – со скрипом засмеялся Глобус, – прямо на базе. В людях злобы и зависти невпроворот.

– Ветром ее надуло, что ли? – злорадно ухмыльнулся Перелыгин.

– Откуда я знаю, – искренне удивился Глобус. – Вы молодые да умные – разбирайтесь, наше дело – баранку крутить. Только я тебе так скажу, парень, если впрямь интересуешься: раньше на трассе братство было, порядок, а теперь… – Он шлепнул широкой ладонью по рулю. – Раздолбайство! А что да почему, сам думай.

Некоторое время ехали молча.

– Я, знаешь, – оживился вдруг Глобус, – было дело, еду, слышу мотор чухает. Встал. Мороз за пятьдесят. Тихо. В тумане – как в молоке. Ну, открыл капот, ковыряюсь. Слышу, позади машина подъехала. Ага, думаю, не перевелись, значит, правильные кадры.

– А сами-то всегда останавливаетесь? – съехидничал Перелыгин.

– Э, парень, – не заметил иронии Глобус, – я тридцать лет тут шоферю. Раз, по молодости, мимо стоячего проскочил, приехал на базу, а меня – в «яму», в слесаря, значит. И не пожалуешься! Так нас, дураков, учили. А потом уже – мы. Я о чем? – вернулся он к своему рассказу. – Машина остановилась, но никого нет. Странно. Дай, думаю, посмотрю. А этот раздолбай у меня фильтры габаритные скручивает! Не, ты представь! – Глобус неожиданно весело закрякал. – При живом водиле! И самое-то главное, ты слушай… – Глобус всерьез развеселился. – Я ему: ты чё, парень, умом тронулся? А он мне, не, ты слышь, он мне: тебе-то что? Мне габариты нужны. Я так и онемел. Ну, думаю, вовсе народ сбрендил, беспредельщики, так их растак! А машина-то не наша, не базовская, с Городка. Я тихонько в кабину за монтировкой. Возвращаюсь, а он, хоть бы хны, крутит! Может, говорю, ты того, заболел, так я тебя щас подлечу! Ты же, гад, на моих глазах мою машину шаманишь! Тут он начинает въезжать в ситуацию и дико ржать. А я уж было монтировкой его чуть не отоварил. Чего ржешь, спрашиваю, олень? А он мне: я думал, ты сам присоседился, движок-то заглушен, в тумане хрен чего разберешь. Отметили, короче, с ним по маленькой знакомство, да так вместе до Магадана и дошли. Ну? – не повернув головы, спросил довольный Глобус. – Загадал тебе загадку?

Перелыгин промолчал, глядя на изумрудно-синий лед, бегущий под машину. В кабине было чисто и тепло, даже уютно тем уютом, который умеют создать дальнобойщики. Неожиданно впереди по льду серой птицей мелькнула тень, а за ней над машиной пронеслась «Аннушка». Глобус убавил скорость и довольно заулыбался, следя за самолетом. «Аннушка» уверенно тронула лыжами заснеженную поверхность Реки, заскользила, вспучивая за собой клубы искрящегося на солнце снега, лихо развернулась, проехала чуть навстречу и остановилась. Дверь открылась, опустилась лестница, по ней сбежал человек в меховом летном комбинезоне и направился к машине.

– Теперь, парень, смотри, запоминай, да не болтай.

Глобус, кряхтя, вылез из кабины. Перелыгин спустился с другой стороны.

Летчик подходил к Глобусу, раскинув руки.

– Дядя Гриша! Крестничек! Не ожидал! – закричал он, обнимая Глобуса. – А я вижу, кто-то, не иначе, огненную воду тянет! Повезло выходит, а? – Он радостно похлопал Глобуса по плечу. – А это с тобой кто?

– Корреспондент, – важно проскрипел Глобус. – Писать про меня надумал. А чего про меня писать?