Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

Непроизвольно он опять испытал невесть откуда взявшуюся вину. Это стало случаться все чаще и чаще: он чувствовал себя виноватым перед разными людьми – перед Лидой, Мельниковым, Любимцевым, Савичевым, перед Тамарой, даже перед Данилой Вольским. Но в чем его вина перед Тамарой? В том, что оба предпочли тянуть отношения в тупик и он тихо отошел в сторону? Или это были сигналы о неотвратимой расплате за то, что когда-то ему удалось легко изменить свою жизнь – прожить эти годы на воле, в удовольствии узнавания и непроходящего интереса… Он слишком долго купался в своей свободе, был поглощен собой, так, может, его чувство вины – напоминание, что близится время платить?

Надо было идти. Он влез в полушубок, потоптался у порога.

– Когда закончится твоя ссылка? – Тамара подала ему волчью шапку.

– Месяца через три. – Он нахмурил лоб. – К началу марта постараюсь подскочить, Алпатов хочет отметить мой «червонец».

Градов ждал в небольшом артельском гостевом доме, обнесенном невысоким забором. Краем участок выходил к речной протоке, на ее берегу поставили баню. Из трубы вился легкий дымок. В этом доме, в три комнаты и кухню, он останавливался во время приездов в Поселок, хотя поводов для поездок предоставлялось немного. Дом был обставлен изысканно: все, начиная со стульев и светильников разнообразной конфигурации, сплетенных из прутьев, – ручной работы. Особенно поражала размерами кровать – на ней можно было потеряться, как в тундре.

Градов сидел на кухне за накрытым полукруглым столом из широких отшлифованных досок с резными ножками, безупречно выбритый, в легком свитере горчичного цвета и джинсах. В доме было тепло, но для уюта в зале, потрескивая, мерцал сложенный артельскими умельцами камин.

– Проходи скорее! – Градов пошел навстречу. – Знаешь, о чем я тут размышляю? – Перелыгину показалось, что он как-то странно оживлен, взвинчен. – Думаю, что значит в нашей жизни риск? Ты садись, садись, есть охота, давай обойдемся без церемоний, нажремся от пуза и – в баньку, Седой подтапливает (Седым звали водителя Градова). – Он говорил без умолку, и это тоже настораживало. – Так вот… – Градов напряженно усмехнулся. – Мало риска в жизни, оттого вялые вокруг людишки, боятся, а риск разогревает, добавляет здоровья.

Перелыгин недоверчиво взглянул на Градова. Он еще не понял, как вести себя – говорить или помолчать и послушать. Тем более что Градова, похоже, это совсем не интересовало, он нагромождал фразы одна на другую как заготовленные формулы.

– Упал человек и поднялся, согласись, есть в этом радость и удовольствие. А сегодня где и чем рисковать тому же работяге, инженеру или учителю – работой, карьерой? – Его глаза блеснули болезненным блеском. – У кого карьера – рискуй не рискуй, никуда не денется, а нет ее, так не все ли равно, на каком стуле сидеть. Нет, друг мой, риск – это перец жизни. – Он налил себе полфужера коньяку и залпом выпил. – Поганый спекулянтишка, ворюга рискуют свободой, а то и жизнью. Нормальный же человек свою жизнь наперед просчитает – наметит, – Градов пренебрежительно хмыкнул, нервно провел ладонью по пышным волосам, – через десять лет поехать в Болгарию от профсоюза – и поедет. А если муторно наперед считать – пожалуйте на севера. – Он опять налил себе коньяку. – Только то великое время риска и больших решений прошло, и теперь здесь десять-пятнадцать-двадцать лет тихохонько ждут: надбавки, северный стаж, и все им денег мало… Каша пресная – вот что такое человек нерискующий.

– Значит, если кто-то просто живет, он человек никчемный – пленник страха?

– А ты как думал?! – удивленно воскликнул Градов. – Его интерес к жизни созерцательный, сила из него уходит, страсть. Ему себя уважать не за что. Риск возвышает человека над страхом, над собой и другими, делает его свободным, пускай на время, но так и должно быть, свобода – состояние непостоянное. Настоящая свобода – всего лишь выбор, и у нее есть оборотная сторона – страх.

Перелыгин вдруг насторожился, ощутив безотчетную тревогу, она пришла откуда-то из глубины, и он пока не понимал ее причины. И необычно нервный, напряженный Градов, и разговор казались ему странными. Он было подумал, что тот сел на любимого конька и завел обычный треп, игру, позволявшую сверкнуть яркой упаковкой, завернув в нее обычную, тривиальную мысль, а таинственно серьезный разговор – выдумка. Градов на всякий случай оградил его от Тамары, вытащив устроить попойку и похлестаться в парной. Но теперь ему казалось, что Градов хочет сказать о чем-то другом, но не может собраться с духом.

– Слова мои только для тебя, Егор, – побледнев, продолжил Градов, в глазах его появились напряженность и болезненная сосредоточенность. – Только для тебя, запомни, а теперь не перебивай и слушай. – Он громко, с надрывом сглотнул слюну, взял со стола стакан с брусничным морсом – освежил горло. – Когда-то ты хотел узнать о золоте, понять, как его добывают. Теперь ты знаешь. Знаешь, что артель – козырной туз, легальная штучка, связана с госсектором, как сообщающиеся сосуды, и в этом скрыты большие возможности. Если в конце концов верх возьмет артель, госсектор рухнет и начнется воровство, по сравнению с которым известные тебе случаи покажутся мелкими шалостями. – Он замолчал, уставясь в невидимую точку.

«Почему он заговорил о старателях и золоте? – подумал Перелыгин. – При чем тут золото? Зачем он говорит о том, что мне известно?»

Он не допускал мысли, что Градов вдруг все позабыл. В его поведении чувствовались необъяснимые странность и раздражение. Вопросительно хмурясь, Перелыгин украдкой взглянул на Градова – он сидел без движения, и его глаза светились нехорошо.

– Как-то в Москве, – не меняя позы, заговорил Градов, – после совещания у Ломако, мы вечером писали «пулю» в гостинице, тогда про кражу золота шумели – милиция прихватила крупную партию, килограмма три, кажется. Я возьми да и ляпни: дураки, если попались, могу на спор вывезти хоть десять килограммов, и комар не чихнет. Ну, потрепались и потрепались. А на следующий день позвонил один из игроков, сказал, что со мной хотят встретиться. Ну, я пришел в бар, а незнакомец мне напоминает: вы вчера пари предлагали, так мы готовы его заключить. – Градов недобро улыбнулся, Перелыгин почувствовал уже не беспокойство, а шевеление страха под ложечкой, будто рыба вильнула там холодным хвостом. – Если бы не приятель… – голос Градова звучал сухо, монотонно, почти без интонаций, – я послал бы этого нахала куда подальше, но пошел очень серьезный разговор. Они обо мне знали такое, чего знать им не полагалось. Я им последний аргумент: где десять килограммов золота взять? Воровство – не мой профиль. А они: не извольте беспокоиться, вам доставят, и посмотрели на меня с превосходством: что, мол, Олег Олегович, расхотелось рискнуть? Мол, горазд я только языком молоть, ну, во мне ретивое и взыграло, по-крупному, на двадцать штук забились. Я и придумал спецрейс за овощами, с залетом в Сочи. Золото мне привезли, я его по пластиковым мешкам расфасовал и в копченую рыбу зашил. В каждый мешок – по два килограмма. А рыба и есть рыба – что еще из наших краев везти? Остальное ты знаешь, рыбу я им доставил, деньги получил, хотели добавить, но я не взял – сказал, что это был только спор, поиграли в рулетку, и будет. Прости меня, если можешь, – без всякой паузы, на той же ноте добавил Градов, – хочу душу облегчить, в грехе перед тобой покаяться – подставлял я тебя тогда, крупно и подло подставлял, всякое могло случиться.