Иван Винаров - Бойцы тихого фронта

Вместо того чтобы уснуть после перегруженного важными делами и тысячами мелочей дня, Галина уселась у небольшого столика, зажгла настольную лампу и принялась за чтение.

Я не подал вида, что проснулся. Какая-то новая, особенная атмосфера воцарилась в купе поезда, и мне показалось, что все рассеется, как сон, если я промолвлю хоть слово. Углубившись в книгу, слегка наклонив голову к плечу, Галина сидела в спокойной позе как будто у себя дома, на Цветном бульваре (она так хорошо умеет повсюду создавать уют). Много ночей, проснувшись, я наблюдал, как она, склонившись над книгой, погружалась в волшебный мир искусства и по-настоящему жила в нем. Но чем вызвана замеченная мной перемена? Да, с ней произошла перемена. Я улыбался, но мне было грустно: Галина сейчас выглядела по-иному, чем дня два тому назад, когда она вернулась из парикмахерской, после того как отрезала свои чудесные русые косы. Этого требовала новая работа, особые условия в Китае. В первое мгновение я изумился. «Галя, что ты наделала!» — вскрикнул я. Мне показалось, что она посягнула на нечто бесконечно дорогое, которое я считал своей собственностью. «Разве такая я тебе не нравлюсь?» — она закружилась, встряхнула копной остриженных по европейской моде волос. «Если ты хоть что-нибудь смыслишь в моде, как полагается каждому современному мужчине, ты должен поздравить меня!» И рассмеялась. Но смех ее звучал невесело, хотя она старалась внушить и мне, и себе самой, что, по существу, ничего особенного не произошло… Мне казалось, она сама сознавала, что во всем этом была какая-то символика. Что, вместе с отрезанными косами, канули в прошлое детство, молодость, безмятежные годы на родине, что с этого дня перед ней простираются далекие, неведомые, рискованные пути военного разведчика. Что впредь каждый ее шаг, каждая мысль и жест будут подчиняться суровым военным требованиям; что у нее не будет постоянного угла, который можно назвать своим домом; что, ложась спать, она не будет знать, удастся ли ей спокойно провести ночь, не будет уверена, что человеку, с которым она соединила свою жизнь, не придется уехать куда-нибудь по требованию сурового долга; не будет знать, увидится ли она с ним когда-нибудь.

Галина оторвалась от книги и стала смотреть в окно вагона. Железные колеса мерно постукивали, поезд летел через снежную пустыню все дальше и дальше на восток. О чем она думала? Может, в этот тихий полуночный час в душу ее закралось сомнение? Все может быть. Разве и я не сомневался столько раз в своих силах и в силах других людей, зависевших от меня, разве не боялся, что у меня не хватит сил до конца честно выполнить свой долг?..

С тех пор прошло много лет, и теперь можно сказать, что зря я тогда боялся за Галину. Она шла по тяжелым дорогам, по которым ее вел воинский долг, уверенной поступью. Она была моим верным шифровальщиком и радистом, незаменимым советчиком, надежным другом.

Транссибирская железная дорога пересекает границы двух континентов. Мы доехали до Читы, а дальше поезд понес нас по маршруту Харбин — Пекин — Шанхай — Кантон знаменитой КВЖД. Мы ехали более девяти суток. Поезд останавливался только на крупных станциях, чтобы пополнить запасы воды и топлива и дать пассажирам возможность размяться на перроне и перекусить в станционных буфетах.

Хотя белогвардейские банды и армии интервентов были изгнаны с советской земли, следы их варварского нашествия встречались на всем протяжении магистрали. Ведь первой заботой интервентов являлся захват Транссибирской железной дороги — это был единственный путь, который вел в европейскую часть России. По Транссибирской магистрали им пришлось отступать. При отступлении они разрушали все, что могли, что успевали разрушить, — станционные постройки и ремонтные мастерские, мосты, виадуки, само полотно железной дороги. Многое они не успели уничтожить: партизанские обходные рейды Блюхера и неожиданные атаки соединений Красной Армии сеяли среди интервентов страшную панику; под конец они думали только об одном: как спасти свою шкуру…

До Свердловска пейзаж за окном был знакомый — поезд шел по гигантской русской равнине, что тянулась от Карпат до Урала и от Балтийского моря до Крыма и Одессы, по равнине, пересекаемой могучими, медленно текущими реками, покрытой березовыми рощами и хвойными массивами, небольшими холмами, с редкими селениями.

Свердловск — это уже Урал. Свердловск (бывший Екатеринбург) — один из старейших и крупнейших промышленных и культурных центров старой России. Это город металлургов, город богатых традиций революционной борьбы.

Поезд немного постоял на станции, словно отдыхая, и вскоре Свердловск остался позади. Но Урал продолжался. Железнодорожная трасса проходила по краю глубоких долин, через тоннели, прорытые в огромных скальных массивах заснеженных гор, пересекала бурные горные реки. Я, болгарин, воспринимал уральский пейзаж как свой родной, мне казалось, что я проезжаю через горы моей родины.

Наиболее интересная часть путешествия началась после Петропавловска и Омска. До этих мест все в большей или меньшей мере было знакомым. А после Петропавловска и Омска начиналось нечто, приводящее человека в изумление, — тайга, вековые непроходимые леса.

Мне кажется, тот, кто не видел тайги, по-настоящему не знает России. До этого мое представление о ней было совсем иным, оно определялось в основном ее масштабами. Когда я увидел тайгу, то понял, что Россия отличается от любой другой страны мира. Пейзаж до Урала можно еще в той или иной мере сравнить с пейзажем (правда, в сильно сокращенных пропорциях) ряда европейских равнинных государств. Но то, что видишь после Петропавловска и Омска, можно увидеть и узнать, можно почувствовать только в России.

Поезд шел через тайгу несколько суток, пока не показались Иркутск и озеро Байкал. В течение нескольких суток по обе стороны железнодорожного полотна зеленой стеной тянулся лес. Лес, лес, лес, лес… Ничего другого, кроме леса и клочка голубого неба. В конце вторых или третьих суток пассажир чувствует себя как на океанском пароходе. Не хватает только качки и морской болезни. Все то, что вы там можете увидеть, превосходит нормальные человеческие представления об огромном, бесконечном, гигантском: тайга не имеет ни конца, ни края…

За период с 1926 по 1929 год мне пришлось четыре раза проехать через всю Россию до Читы, четыре раза пересечь тайгу. В первый раз, как я уже сказал, я сел в поезд Транссибирской магистрали в Москве. Остальные три раза мне пришлось ехать из… Вены. Читатель, наверно, догадывается почему: задачи разведки заставляли меня ехать через «большевистскую Россию» транзитом в качестве иностранного торговца, комиссионера или коммивояжера, которому предстоит заниматься бизнесом в Китае. Он, видите ли, страдает морской болезнью и не может сесть на пароход в Гамбурге или Гааге, чтобы плыть на Дальний Восток, в конце концов он хочет выиграть время и потому отправляется в Китай «напрямик», а не «в объезд». Это я говорил своим спутникам. Как солидный торговец-комиссионер, я ехал в первом классе, носил обувь и костюмы из самого дорогого материала, сшитые по самым модным венским образцам, расточал улыбки и чаевые, курил ароматные египетские сигареты и то и дело, в зависимости от обстоятельств, демонстрировал пренебрежение, подозрительность и наивное отношение к «большевистской России»… Мои поездки начинались в Вене не только потому, что мне предстояло выполнять специальные задания. Были еще соображения. Во-первых, это делалось в целях обеспечения полной безопасности в Китае. Наши случайные попутчики в поезде, в большинстве случаев агенты иностранных разведок, могли в Китае засвидетельствовать перед своими резидентами, что «своими глазами» видели, как интересующая их особа (я или кто-нибудь из моих коллег) ехала транзитом из Вены, где находится ее торговый центр, и что она не принадлежит ни к «красным», ни к «подозрительным». Это во-первых. А во-вторых… На этом пункте мне хочется остановиться подробнее.