Иван Винаров - Бойцы тихого фронта

— Правда, мой друг, с точки зрения интересов общества, производство нашего целебного кислого молока является благородным делом, как и лечение людей, — шутил доктор.

— Совершенно верно, — согласился я. — Можно только сожалеть, что оно попадает в слишком малое число парижских домов…

— Может быть, вы правы, мой друг. Но у меня нет никакого желания расширять оборот. И к тому же у меня просто нет условий для этого…

— Могли бы вы показать свою мастерскую?

Доктор охотно повел меня по лестнице на нижний этаж дома, где приготовлялось кислое молоко. В большой угловой комнате стоял десяток алюминиевых бидонов для свежего молока, а по стенам — от пола до потолка шли деревянные полки, на которых стояли сотни стеклянных банок с еще не свернувшимся кислым молоком. Одна стена комнаты была занята камином — глубоким и большим, но тщательно выметенным: очевидно, его уже не разжигали, в углу горела печка, топившаяся углем, она-то и поддерживала в помещении необходимую температуру. Комната была довольно высокая, и я в уме прикинул общую высоту дома. Результат меня удовлетворил — около десяти метров.

Меня интересовали еще некоторые вещи:

— Не вижу кровати итальянца, доктор. Или он спит в другой комнате?

Доктор отрицательно покачал головой.

— Он живет отдельно, в соседнем квартале. Так удобнее для нас обоих.

Мы осмотрели дом доктора — оказалось, что он мог отлично служить нашим целям.

Впрочем, читатель, наверное, уже догадался, почему я его знакомлю с болгарским эмигрантом доктором Томовым. Наша группа должна была поддерживать регулярную радиосвязь с центром и нужно было подыскать надежное место, где можно было бы установить радиостанцию. Дом доктора Томова вполне подходил для этого.

— Вы сказали, что одной из причин скромного уровня вашего производства являются условия, — обратился я к доктору, когда мы снова сели за стол в холле. — Может, вы примете меня в компаньоны в целях расширения предприятия?

Доктор Томов с улыбкой развел руками:

— С большим удовольствием! Я давно ожидал своего ангела-хранителя…

Нетрудно было оценить, в чем нуждалась скромная фирма по производству кислого молока, чтобы завоевать больший авторитет в глазах квартальной общественности: небольшое увеличение оборотного капитала, расширение закупки свежего молока, десяток новых алюминиевых бидонов, несколько тысяч новых фарфоровых банок — нужно было заменить стеклянные — и, разумеется, небольшой автомобиль-грузовичок. До этого момента готовую продукцию разносил молодой итальянец, неутомимо с утра до вечера ходивший по Парижу с двумя полными сумками в руках. Сейчас, когда производство продукции должно было возрасти во много раз, это было бы ему не под силу. Более того, это не могло утвердить престиж фирмы.

— Может, нам следует нанять еще одного помощника, доктор, чтобы он заменил вас при приготовлении молока?

Доктор отрицательно покачал головой.

— Одним человеком больше — значит, больше риска, мой друг. Пока оставьте мне эту заботу. Завтра же, если годы дадут знать…

— Благодарю вас, доктор. Дело требует избегать риска.

Оставалось последнее — поднять престиж фирмы в глазах полиции: «аполитичный» доктор Томов должен был резко повысить акции своей «благонадежности».

У меня возникла идея. Васил Коларов, характеризуя своего приятеля по студенческим годам, заметил как бы вскользь: «В Женеве он, между прочим, был приятелем Муссолини. Они жили в одной квартире, ели за одним столом, вместе ухаживали за девушками… Но ты этого не бойся. Тогда Муссолини был социалистом, и на этой базе дружил с такими людьми как Томов…»

Помня об этом факте, я часто думал, что это обстоятельство не ухудшает, а, наоборот, может облегчить нашу будущую работу. Но, разумеется, только в том случае, если старое знакомство с Муссолини каким-то образом возобновится…

— Извините, доктор, — начал я, — нет ли у вас привычки вспоминать годы своей молодости?

— Все чаще и чаще, ловлю себя на этом, — улыбнулся доктор. — Людям моего возраста приятнее смотреть назад. Будущее не сулит ничего хорошего одинокому старику вроде меня…

— А вы вспоминаете годы учебы в Женеве, доктор? Тогдашних своих друзей? Особенно одного из них, кто нынче достиг высокой точки жизненной орбиты?

Доктор усмехнулся.

— О, вы имеете в виду Васила Коларова! Он был хорошим студентом, верным товарищем, чудесным человеком! Еще тогда было видно, что он пойдет далеко.

И доктор принялся рассказывать о пережитых вместе с ним приключениях. От него я узнал, что раньше, когда Васил Коларов приезжал в Париж, он никогда не упускал случая навестить своего друга…

— А вспоминаете ли вы, доктор, еще одного бывшего приятеля, который стал мировой знаменитостью? Бенито Муссолини?

Доктор посмотрел на меня удивленно, вздохнул, в его глазах можно было прочесть искреннее сожаление.

— Звезда Бенито поднялась высоко. Но она не оставит ни света, ни следа, ни добрых воспоминаний… — Преодолев нахлынувшие давние чувства, он продолжал: — А знаете, каким он был страстным социалистом! Не просто красным, как нас называли буржуйчики, а кроваво-красным… Бенито жаждал, чтобы революция вспыхнула сразу и везде, он считал, что буржуазию не просто следует экспроприировать, а физически истребить… Это была его страсть. Иногда я даже его боялся, он казался просто буйно помешанным… Тех, кто не был согласен с его мнением, Бенито ругал самыми последними словами, иногда мне казалось, что он готов и растерзать. Я не пытался тогда на него влиять — я изучал медицину и уже знал, что это не просто мания величия: это какой-то особый вид психической неуравновешенности, которая непременно его погубит…

— Однако же теперь он в зените славы.

— Ничего хорошего ждать не приходится. Психическая неуравновешенность его погубит и принесет много горя его прекрасной стране, которая сильно нуждается в мудром, демократическом руководстве.

— А может, он изменился? Может, он сейчас не такой, каким вы его знали тридцать пять лет назад, доктор?

Доктор Томов посмотрел на меня с сожалением.

— Тридцать пять? Зачем возвращаться так далеко? Я ведь встречался с ним совсем недавно… Нет, дорогой. Молодой, нетерпеливый зверь, которого я видел в нем раньше, теперь превратился в страшного, безжалостного хищника. И сейчас он такой же крайний, как тогда, только в обратном смысле. Из крайне левого он превратился в крайне правого. Он оказался там, где вообще нет никакой идеологии, где политика заменяется грубым насилием, где мораль превращена в фикцию, где человеческая этика служит темой для насмешек, где смерть грозит любому проявлению человечности, любой надежде на справедливость.