Игорь Бестужев-Лада - Отвага

В четвертом взводе красавец сержант Рыженков на соловом рослом ахалтекинце приказал:

— Пойдете в охранение. Место — вершина балки, задача — не допустить внезапного нападения разведки противника. Старший — Халдеев.

— Товарищ сержант, — в один голос начали Халдеев и Пересветов, но продолжил только Халдеев, — товарищ сержант, ведь мы вчера весь день были в разъезде, из седел не вылезали…

В светлых глазах Рыженкова появилось холодное мерцание, а конь его встал как вкопанный.

— Вам приказ понятен? — тихо спросил сержант.

— Понятен, — угрюмо отвел глаза в сторону Халдеев.

— Повторите приказ, — чуть громче и с нажимом сказал Рыженков.

Халдеев повторил, зло дергая ремень своей винтовки.

— Выполняйте!

Отъехали шагов на двадцать. Отнякин стал ворчать: «Накрылся отдых».

— Брось, — нахмурился Пересветов. — Сержант знает, что делает. Всем достается.

По дну балки трое кавалеристов проехали метров триста и спешились. Пересветов, как средний в ряду — по расчету коновод, — принял повода и остался внизу. Остальные полезли наверх по невысокому здесь обрыву и сразу же взялись за саперные малые лопатки. Заскрипел песок с мелкой галькой. Пересветов прикинул: солнце взойдет повыше, тень пропадет, а кусты да заросли ежевики не скроют лошадиных голов и спин, с воздуха все будет как на ладони. Надо маскировать.

— Эй, орлы, — негромко крикнул он, — я попоны раскатываю?

— Валяй, — буркнул, тяжело дыша, Халдеев.

В полку эти попоны защитного цвета катали вчетвером, уминая ткань так, чтобы скатка была компактным цилиндром почти деревянной твердости. На походе, конечно, не до того, да и на чем катать, но все же работа требует, времени, а тут в любую секунду жди — заиграют «сбор», крутись потом с этой попоной — скатывай, приторачивай к задней луке седла.

— Жрать в последнюю очередь, если принесут, — бурчал Отнякин, — ну захомутал нас Рыженков. Любой бочке затычка — мы.

Пересветов накрыл лошадей и отпустил подпруги — лошади тянулись к молодой травке. Солнце заглянуло в балку, стало пригревать. Загудели оводы, глаза Пересветова слипались. Лошади остыли, их теперь нужно было поить. Сверху съехал Халдеев, вытащил из переметных сум мягкие брезентовые ведра, пошел к ручейку, журчащему где-то на дне балки.

— Слушай, студент прохладной жизни, — сверху показалась голова Отнякина, — давай хоть по сухарику, а?

Отнякину любого пайка мало, хоть и получали теперь по фронтовой норме. Там, в полку, когда учились, стояли в тыловом городке, давали поменьше. Хлеб с каждым месяцем войны становился тяжелее, сырее. Два красноармейца из второго эскадрона работали как-то на погрузке в пекарне, не сдержались, хватанули досыта горячего липкого хлеба — и заворот кишок, не удалось спасти.

Многое исчезло из свободной продажи, не только хлеб, — в магазинах лежали гребенки, пуговицы и губная помада по три рубля. Зато рынок в городке, где они стояли, полустепном, полулесном, не горном, но и не равнинном, шумел вовсю. Бойцы из местных приносили хлеб круглый, домашний, легкий, пахучий, с хрустящей корочкой и ноздреватой мякотью. В их четвертом взводе местных было двое: Ангелюк и Рыженков. Рыженков возвращался в казарму в выходных синих диагоналевых шароварах, сшитых на заказ по-казачьи — на учкуре; ноги ставил твердо, и хлестко звенели кружочки на его тонких шпорах, откованных кузнецом опять-таки на заказ. У остальных кавалеристов казенные, еще драгунские шпоры тупо брякали, но не звенели. Рыженков, возвращаясь, кидал каравай и говорил:

— На всех.

Делили суровой ниткой, чтобы не крошить.

— Давай по сухарику, — повторил Отнякин.

Пересветов промолчал, глотая слюну, а Халдеев сухо ответил:

— Не положено.

— А когда нас через полчаса разбомбят, как вчерась полковую батарею, тогда будет положено.

Халдеев молчал, а Пересветов, передав ему лошадей, принялся деловито разматывать бязевые мокрые портянки. И подумал о том, что, возможно, в этой же балке вот так же сушил одежонку восемь веков назад воин русской рати, готовясь к броску на половецкую сторону Донца.

Коновод есть коновод — руки заняты, а голова свободна. Раньше, до войны, Андриан любил представлять себе седобородого певца Бояна, звон гуслей, примолкших воинов. Теперь, после девяти месяцев службы в кавалерийском полку, когда он начал соображать в военном, кавалерийском деле, звон гуслей сменили военные эпизоды.

Игорь, подойдя к Донцу, должно быть, прятал свое войско в дубравах и, ожидая, пока подоспеет буй-тур Всеволод с курянами, отправил в степь глубокую разведку. Но чем дальше идет разведка, тем больше времени ей нужно. Игорь мог, чтобы выиграть время, назначить встречу с возвращающимися разведчиками не на Донце, а на Сальнице, на расстоянии одного кавалерийского перехода от Донца. Два дня, пока он ждал курян, разведка шла на юго-восток. Потом был еще один переход — разведка возвращалась назад, а войско шло вперед, и встретились они на Сальнице; и там, в половецкой степи, Игорь, вероятно, получил нужные данные. Русские переправлялись через Донец не у Изюмского брода, а ближе к устью Оскола; Андриану теперь как-то это стало ясным. Изюмский брод удобнее, мельче — недаром через него проходил главный сухопутный путь «в греки», путь торговый, наезженный, накатанный тысячами колес, и веками шел по нему купеческий и странствующий люд, гнали скот и конские табуны, вели на продажу живой товар — людей… Путь вел к теплому синему морю, Сурожу и Корчеву, к греческим богатым колониям, к сказочной Тмутаракани и дальше, на благодатный Кавказ и в таинственную Азию. Но у Изюмского брода, на плоском холме, напоминающем оползший гигантский курган, было слишком бойко, было много враждебных глаз. Поэтому Игорь предпочел идти к Осколу — там река поглубже, переправа труднее, но зато сохранялась внезапность. Переходить за Оскол смысла не имело: эта река не менее многоводна, чем Донец, а после их слияния переправа становится еще трудней, да и крюк получается великоват.

Размышляя так, Андриан поглядывал на поднимающееся все выше солнце. Гимнастерка быстро высыхала. Шаровары тоже. Тихонько фыркали лошади. Была одна из тех минут затишья, когда война и все с ней связанное как бы ушли из сознания.

Да, это та самая роща, что и год назад, — веселым зеленым облаком лепилась она к горизонту. Тут Пересветов встретил свой первый военный день: в дубраве был лагерь студенческой экспедиции, двигавшейся по следам Игорева войска в поисках таинственной Каялы.

А что было потом, в те страшные дни?

Тогда же все они явились в ближайший военкомат и стали требовать немедленной отправки на фронт. «Тут мешкать нельзя, — решили они, — иначе самая сильная в мире Красная Армия разгромит фашистов, и они, студенты-комсомольцы, могут оказаться в стороне». В том, что война будет молниеносной и они быстро победят фашизм, ребята не сомневались.