Арсений Малинский - Линия перемены дат

— Вот что, Пряхин, буду называть вас так. На следующем допросе я задам вам первый вопрос такой: когда и при каких обстоятельствах вы были в Промышленном поселке? Кроме того, вам придется поделиться со мной некоторыми деталями своей жизни, в частности, в Сибирске, — откровенно улыбнулся Трофимов, видя, как порозовели кончики ушей Пряхина.

— Подумайте над этим на досуге. — Трофимов позвонил. — Уведите его.

Работа советского следователя — это война, точнее поединок с врагом. Поединок, в котором противники неравно вооружены. Вначале следователь вооружен слабее: ведь он не может знать о преступлении больше, чем тот, кто совершает это преступление. Но чем дальше идет этот поединок, тем точнее благодаря помощи советских людей и профессиональным навыкам становятся знания следователя, и тогда преступник начинает сдавать позиции. Силы неравны. За следователем стоит народ и вся мощь нашего великого государства. У следователя — правда и долг. Преступник — одинок, он изолирован в нашей среде. И сознание этой изоляции, его положение вне общества, как бы ни был опытен и бесстрашен преступник, заставляет его нервничать, колебаться. Его бесстрашие — это бесстрашие отчаяния. И тогда он становится подобен волку во время облавы: кольцо доказательств сжимается, он мечется в этом кольце, ища выход и все более теряя самообладание. Версии, выдвигаемые им, разваливаются, и тогда умный преступник устремляется в оставленное ему отверстие. К правде, к признанию. Он понимает, что его признание рассматривается как самооценка своих действий, первый шаг раскаяния.

Отпуская Пряхина, Трофимов знал, что все это время его противник будет мучиться, стараясь угадать: что же известно следователю? Пусть думает…

— Итак, продолжим нашу не совсем удачную позавчерашнюю беседу. Я повторяю вопрос: когда и при каких обстоятельствах вы были в Промышленном поселке?

— Я твердо заявляю вам, что там никогда не был.

— Понятно… — Трофимов позвонил. — Пригласите, пожалуйста, сюда этих граждан, которых я попросил присутствовать. Да, всех четырех.

Пряхин беспокойно поглядывал на вошедших. «Нет, никого из них я никогда не видел. Следователь просчитался. Почему двое из них одеты почти так, как я? Наверное, случайность», — успокоил он себя.

— Попросите Кондакова.

В комнату вошел невысокий широкоплечий юноша с забинтованной головой.

«Да, это конец. Как же я сплоховал? Ведь на тренировках ударом кастета убивал быка… Спокойно, спокойно. Он один. Этого мало. Каждое сомнение, по советским законам, толкуется в пользу обвиняемого»… «Советская молодежь совсем не похожа на известную вам молодежь Соединенных территорий. Будьте осторожны…», — вспомнил Пряхин слова Лисовского.

Жаль, что Трофимов не увидел лица Пряхина в этот момент. Старший следователь обратился к юноше:

— Вы вызваны для опознания личности. Я предупреждаю вас, свидетель Кондаков, что вы обязаны давать правдивые показания. Вы будете нести уголовную ответственность за дачу заведомо ложного показания. Понятно это?

Юноша серьезно кивнул головой.

— А теперь посмотрите на этих трех людей в одинаковой одежде.

Кондаков шагнул вперед. Мельком оглядев двоих, стоявших рядом с Пряхиным, юноша посмотрел прямо в лицо Пряхина. Тот видел, как сначала расширились, затем сузились черные угольки в глазах юноши. От этого взгляда стало не по себе.

Юношески круглое лицо Кондакова будто приобрело какие-то твердые, безвозрастные черты. На челюсти заиграл желвак. Юноша придвинулся к Пряхину. Тот инстинктивно отбросил голову назад.

«Нет, от этого не жди ошибки и пощады», — мелькнуло в голове Причина.

— Он, — отрывисто бросил, словно плюнул в лицо Пряхина, Кондаков.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет. Я узнаю его по форме носа, усам, цвету глаз и бровей, по росту. Только одет он был тогда по-другому…

Когда понятые, участвовавшие в опознании, подписали протокол и вышли, Трофимов подошел к Пряхину.

— Не хватит ли запираться. Вы опознаны.

— Этот мальчишка лжет. Мало ли что ему взбредет в голову.

— Как был одет этот человек?

— В шапку-ушанку, ватник и резиновые сапоги.

— Фантазия.

— Эти? — Трофимов достал из ящика сапоги.

— Да, такие. На них еще были налипшие травинки.

— Фантазия!

— Нет, ошибаетесь, Пряхин. Это правда. Эти сапоги изъяты при обыске у Лисовского. Это — ваши сапоги.

— Почему мои? Изымали где-то, а теперь приписываете мне.

— Потому, Пряхин, это ваши сапоги, что Кондаков видел вас в них, потому, что эти сапоги вашего размера, а Лисовскому они не полезут, на два номера меньше. Потому, что вас видел матрос Иванкевич входящим в дом Лисовского. Потому, что в доме Лисовского найдено несколько коробок спичек, которые имели следы на терке точь-в-точь такие, какие получаются у вас… Да вы не волнуйтесь. Это еще не все. Потому, что половина денег тех серий и номеров, которые изъяты у вас, преблагополучно лежат еще в сейфах Госбанка, ни разу не находившись в обороте. Вот справка об этом. Ознакомьтесь.

— И, наконец, потому, что следы этой обуви найдены в расселине, по которой вы поднимались с берега моря к поселку в трех километрах севернее рыбной базы. А вот мешок с вашими вещами, найденный под камнями. Интересуетесь?

Пряхин сделал протестующий жест. Он лихорадочно искал выхода. Каждое из доказательств, приведенных Трофимовым, он мог бы разбить в отдельности, но все вместе…

— Что же вы молчите? Вы так живо рисовали мне картины вашей жизни в Сибирске, что я с нетерпением жду оттуда подтверждения. Боюсь только, что многое не совпадет, — нанес Трофимов последний удар.

Пряхин поднял голову и посмотрел в глаза следователю.

— Что меня ожидает?

— Прежде всего разочарую вас. Я советский следователь и авансов преступнику не выдаю. Вас ожидает точное соблюдение законности. Ведь вы не можете ничего сказать по поводу моего отношения к вам? Второе: вас ожидает обвинительное заключение и справедливый, я повторяю, справедливый суд. Многое зависит от вас…

— Хорошо. Я буду говорить.

Итак, Пряхин начал давать показания. Рассказал и о Лисовском. Значительно хуже обстояло с Лисовским. Кроме показаний сообщника, изъятых сапог да малозначительных для его обвинения показаний Иванкевича, против старика-инвалида не было улик. Понимая это, Лисовский упорно отрицал все, в том числе факт знакомства с Пряхиным. А это было решающим моментом для разоблачения преступника.

Когда Лисовского ввели в кабинет Трофимова, Пряхин уже сидел там, съежившись у подоконника, и не глядел на вошедшего. На лице старика не дрогнул ни один мускул. Он спокойно и тяжело опустился на стул.

— Когда вы это кончите? Мне сегодня надо идти получать пенсию, — прохрипел он, безразлично оглядев комнату и задержавшись взглядом на календаре.